[ya-nikto]

а вот внезапно. больше года прошло. пздц же.

обзорам

<b><a href="http://ya-nikto.diary.ru/p182932968.htm">"Виноград"</a></b>, ДМ/ГГ, РУ/ГГ, ДМ/АГ, РУ/ЛБ, <span style="color: #ff0000">R</span>, глава 10, автор [L]...Yellow...[/L]

Название: Виноград
Автор: Yellow
Рейтинг: R
Тип: гет
Пейринги: ДМ/ГГ, РУ/ГГ, ДМ/АГ, РУ/ЛБ
Жанр: роуманс
Саммари: Когда в сорок лет понимаешь, что всё вокруг рушится и жизнь трещит по швам, обязательно захочешь поделиться с кем-нибудь. И если этим кем-нибудь вдруг окажется твой школьный враг, это не всегда будет означать твою самую большую ошибку. А даже если и так – ничего страшного. В конце концов, за сорок лет ты и так наделал кучу ошибок. Так какая разница, сделаешь ли ещё одну?
Предупреждения: мат
Дисклэймер: всё чужое, кроме больной фантазии автора
От автора: как всегда – авторский бред и вообще.

Главы 1-5
Глава 6


Глава 7. Рождественские украшения

Этот магазин совершенно не похож на маггловский, он магический до мозга костей. Над моей головой кружатся разноцветные звёзды и огромные снежинки, и когда я ловлю одну, она обжигает холодом ладонь и начинает таять, будто её и правда только что забрали с улицы и просто увеличили заклинанием.

Малфой идёт впереди меня, локтями прокладывая себе дорогу в многолюдной толпе, и я снова ловлю себя на мысли, что это всё нереально и пройдёт как морок, стоит мне только неосторожно закрыть глаза. Но каждый раз, когда я моргаю, его спина, обтянутая серым пальто, всё ещё маячит впереди меня, и я вцепляюсь в неё взглядом покрепче, чтобы не потерять в толпе. Мне хочется поймать его руку, как в детстве ловила мамину, и идти вслед за ним хоть целую вечность, потому что он уводит меня в волшебный мир — красочный, праздничный, рождественский. Мир, который не чета тому, что поджидает меня в реальной жизни. И это ощущение волшебства почти такое же сильное, как в одиннадцать лет, когда я оказалась на платформе Кингз Кросс и увидела перед собой выплёвывающий в небо клубы сизого дыма Хогвартс-Экспресс.

Малфой оборачивается и улыбается, видя что-то только ему понятное на моём лице. И я не могу не улыбнуться в ответ, а он говорит:

— Ты похожа на маленькую девчонку.

Какой-то мужчина справа вдруг преграждает мне дорогу, зазевавшись на витрину магазина «Всё для квиддича», я утыкаюсь лицом в пахнущий пряным парфюмом и сигаретным дымом пиджак, а когда выползаю, наконец, из этого пиджачного плена, понимаю, что потеряла Малфоя из виду. Оборачиваюсь по сторонам, закусываю губу и стараюсь разглядеть среди людей его, того самого, который нужен мне сейчас больше всех на свете, со светлыми волосами и одетого в серое.

Мою ладонь вдруг обхватывают тёплые пальцы, я поворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с ним. У него длинные ресницы, светлые, почти неразличимые на фоне бледной кожи.

— Ну точно как маленькая, — тихо говорит он, глядя мне в глаза. — Тебя нужно вести за руку, чтобы не потерялась.

И мне хочется сказать: «Да, Малфой, веди меня за руку». Но я только улыбаюсь и покрепче сжимаю его ладонь в своей.

Мне жизненно важно не потеряться.

* * *

Я тяну её по «Рождественскому парку» — крытой магической ярмарке, которая разместилась на окраине Лондона в одном из старых полузаброшенных павильонов. Астория старалась затащить меня сюда неоднократно — за рождественскими подарками, украшениями и ещё непонятно чем, но я раз за разом находил причины, по которым не могу этого сделать. А теперь веду Грейнджер, выискивая среди лавок с детства любимый магазин игрушек и украшений. Мать водила меня туда в детстве — там продавались исключительно дорогущие ёлочные игрушки ручной работы. Мне было всё равно, что покупать — эти рождественские выходы в свет были единственной «детской» отдушиной от затхлой чопорности дома, строгости отца, показного равнодушия матери.

Ладонь Грейнджер такая горячая, что мне кажется, будто на моей коже после этих прикосновений останется ожог. Я представляю эти красные жуткие рубцы и сжимаю руку Грейнджер ещё сильнее.

А потом перед моими глазами возникает знакомая с детства вывеска, и красивые белоснежные ангелы в витрине заставляют резко остановиться и громко выдохнуть. Я чувствую себя мальчишкой, который ещё не умеет колдовать, не был в Хогвартсе, не познал ненависть к Гарри Поттеру и Круциатусы Волдеморта. Я чувствую себя совсем маленьким и, широко улыбаясь, поворачиваюсь к Грейнджер и выдыхаю:

— Пришли.

А потом она ходит мимо полок, проводя кончиками пальцев по резным украшениям, удивлённо распахивает рот, натыкаясь взглядом на пушистую маленькую ёлку, усыпанную настоящим нетающим снегом. Аккуратно поглаживает поверхность огромных гладких ёлочных шаров, переливающихся всеми цветами радуги…

Я смотрю на её детский восторг, и не могу сдержать улыбку. А когда продавец, упаковывая в хрустящие пакеты то, что понравилось Грейнджер (я сам указывал на эти предметы, потому что Грейнджер никогда бы не позволила себе такие дорогостоящие мелочи), спрашивает:

— Вы с супругой не хотели бы взять ещё и вот эти шары? Вашим детям они обязательно понравятся.

Я улыбаюсь ещё шире и говорю:

— Да. Да, мы хотели бы. Запакуйте, пожалуйста.

* * *

Малфой отмахивается, когда я лезу за кошельком. Я не знаю, сколько стоила вся эта красота, но мешочек, протянутый продавцу, выглядит настолько внушительным, что мне даже становится страшно. Я продумываю в уме, что Малфой может спросить с меня за такую сумму, ведь одно дело — оплатить продукты в магазине, и совсем другое — выложить наверняка немалую сумму за эти невероятно красивые игрушки.

Он смотрит на меня понимающе и, наклонившись к уху, чтобы не услышал продавец, шепчет:

— Успокойся, Грейнджер. Считай, что это подарок на Рождество.

Я улыбаюсь через силу и заверяю:

— Я отдам. Только… После развода, Малфой, я обязательно отдам.

Он только отмахивается, как от какой-то мелочи.

А потом мы выходим на улицу и, зачем-то простояв несколько минут под усилившимся снегопадом, аппарируем прямо к дверям моей новой квартирки, ключ в замке не хочет поворачиваться в моих почему-то дрожащих пальцах. Малфой выхватывает его и сам вставляет в замочную скважину, с лёгкостью поворачивает и почти заталкивает меня внутрь. Ставит пакет на пол, потом вдруг оборачивается и, схватив мои ладони, подносит их ко рту. И говорит, так буднично, словно делает так каждый день:

— Совсем замёрзла.

Я ошарашено вздыхаю, а он дует на мои ладони и трёт их своими.

И когда это прекращается, я отвожу взгляд и никак не могу его поднять.

— Эй, Грейнджер, отомри. У нас куча работы, а времени осталось не так много.

Я киваю и поспешно стягиваю шарф. Ощущение нереальности происходящего уверенно селиться где-то под рёбрами.

* * *

Она ставит чайник, а я ставлю на столик в углу ёлку, ту самую, небольшую и красивую, покрытую нетающим снегом.

Пакеты шуршат под пальцами, наполняя комнату приятным хрустом. Я зажигаю камин в углу — маленький и какой-то невзрачный. Скептически смотрю на него и думаю, что стоит подыскать Грейнджер какую-нибудь другую квартиру, более приемлемую. Но она с такой радостью смотрит на пламя, что я понимаю — она вцепилась в эту квартирку руками и ногами, точно решив сделать из неё дом — свой собственный, который не нужно будет ни с кем делить. Которого у неё никогда не было.

Она говорит:

— О, Мерлин, какая красота, Драко!

А я, делая вид, что не заметил непривычного обращения, говорю:

— На столик как раз можно будет положить подарки.

Распаковывая покупки, я выкладываю их на диван и стол, внимательно рассматриваю, потом хватаю упаковку с шарами и устремляюсь к ёлке. Она улыбается, хватает резных ангелов и устремляется вслед за мной.

Во всём происходящем есть что-то непривычное и сугубо личное, будто мы делим на двоих какое-то таинство, совершаем безумное священнодействие на двоих. Я вдруг понимаю, что с десяти лет не наряжал ёлку и не украшал дом — когда пошёл в Хогвартс, этим каждое Рождество занимались эльфы. Я осматриваю гостиную, думая, что окна можно будет разрисовать морозными узорами, под потолок повесить мигающие гирлянды, протянуть нити мишуры по стенам. И обязательно поставить огромную хрустальную вазу с оранжевыми мандаринами на стол.

Смотрю на Грейнджер, и думаю, что её тоже нужно украсить — косметикой, элегантным платьем и улыбкой, чтобы затмила на сегодняшнем вечере в Мэноре всех до одной женщин. Так хочется, чтобы она улыбалась и чувствовала себя красивой, нужной, любимой.

Она утыкается лицом в пушистую и мягкую, похожую на плюшевую, мишуру, а я утыкаюсь взглядом в её радостное лицо и никак не могу понять, что с нами происходит.

Я не знаю эту женщину, она не похожа на Гермиону Грейнджер, знакомую мне со школы. Она абсолютно другая, но от этого кажущаяся настолько привлекательной, что мне хочется выбежать и поспешно закрыть за собой дверь. Я не знаю, как к ней отношусь, я запутался в собственных мыслях, эмоциях и ощущениях и не уверен, что хочу распутываться. Возможно, впервые в жизни мне захотелось пустить всё на самотёк, оставить так, как есть, и будь что будет. Я знаю, что это ребячество чистой воды, полностью отдаю себе в этом отчёт. Я догадываюсь, что вообще всё моё нынешнее поведение — это ребячество, но ничего не могу с собой поделать. Возможно, потому что на улице Рождество, и мне как никогда хочется праздника — маленького, личного, безумного праздника. Потому что на улице Рождество, а я давно разучился верить в чудеса.

Глава 8. Друг познаётся в беде

Он носится по комнате, украшая её к Рождеству. Усадил меня на диван с чашкой кофе в руке, и постоянно подходит за советами. И, пожалуй, только он, Драко Малфой, может смотреться вполне гармонично, но не теряя достоинства, вот так — с намотанной вокруг шеи мишурой и позолоченной звездой в руках. И вполне мирно, но очень даже светски, спрашивать:

— Думаешь, золотая подойдёт?

Я смеюсь про себя, на деле позволяя губам лишь немного растянуться в улыбке.

— Думаю, подойдёт.

И он кивает, водружая её на верхушку ёлки. Моей новой, красивейшей ёлки в моей новой квартире.

Часы отбивают три часа дня, а мне кажется, что мы с ним сидим так уже всю вечность, что всю вечность носились по магазинам и смеялись, как дети. На деле же — только полдня. И мне хочется, чтобы сегодня тянулось вечно.

Малфой недовольно смотрит на часы и говорит:

— Через час тебе нужно быть на вокзале.

Я киваю. Мне действительно не хочется никуда уходить. Малфой подарил мне это так давно не испытываемое чувство довольства собственной жизнью. И я благодарна ему настолько, что, кажется, сейчас брошусь на шею и буду долго-долго обнимать. Но взрослые люди так не делают, я ещё помню об этом, а потому просто встаю с дивана, подхожу к нему и, взяв за руку, тихо говорю:

— Спасибо.

— За что? — удивляется он.

— Это был чудесный день.

Он улыбается уголками губ, внимательно смотрит мне в глаза, потом мямлит что-то о том, что ему пора, вытягивает руку из моих пальцев и надевает пальто. И уже стоя в дверях, оставляя меня одну в этом новом доме, который стал домом только благодаря ему, говорит:

— Надень сегодня зелёное.

И когда дверь за ним закрывается, я зарываюсь руками в волосы и вспоминаю, что сегодня — бал в Малфой-Мэноре. И могу, наконец, выдохнуть, потому что — и это невероятно важно — мы ещё увидимся. Увидимся сегодня вечером. И может быть, и после будем видеться тоже.

* * *

Я аппарирую к дому и первое, что вижу — это недовольную Асторию. На самом деле, мне абсолютно всё равно, что она может мне сказать. Я знаю, что, что бы это ни было, это будет что-то неприятное. А ещё знаю, что оно в любом случае не сможет испортить мне настроение и помешать думать о том, о чём я думал. А именно — о Грейнджер. О её глазах и губах. Губах, которые мне захотелось поцеловать там, в её квартире, когда мы стояли посреди комнаты, и она благодарила меня.

Я прокручиваю перед глазами произошедшее в десятый раз, стараясь понять своё отношение к происходящему. Я думаю только об этом и не смотрю — не хочу смотреть — на Асторию.

— Где ты был? — спрашивает она, складывая руки на груди, и мне кажется, для полноты образа ей не хватает сковороды в руках и поношенного халата — тогда она будет в точности Молли Уизли. Я хмыкаю, представляя себе эту картину, и смешок выводит Асти из себя ещё сильнее, будто ей на голову вылили ушат ледяной воды, испортивший ей причёску, и холодные капли ползут вниз по спине, заставляя ёжиться.

— Гулял, — отвечаю я просто, борясь с желанием добавить что-то глупое вроде «А что, нельзя?»

Конечно же, мне нельзя. Конечно же, это глупо. Конечно же, Астория против.

— Скорпиус приедет через час, — констатирует она.

— Я знаю.

— Скорпиус приедет через час, а ты насквозь пропах чужими духами и улыбаешься, как идиот. Ты вообще думаешь о том, что делаешь?

Так вот в чём дело, понимаю я. И мне до ужаса интересно, что именно больше бесит Асторию — то, что я пахну чужими духами, или то, что я улыбаюсь, как не улыбался уже очень давно. Я смотрю на себя в висящее сбоку зеркало и соглашаюсь — да, как идиот. Я выгляжу как полный идиот. А может быть, Асторию бесит то, что я улыбаюсь, потому что был с другой женщиной?

— Не волнуйся, у меня есть целый час, чтобы привести себя в порядок, — я ухмыляюсь ещё шире и, проходя мимо неё, поднимаюсь по лестнице. И мне действительно всё равно, что она там думает и что может мне сказать.

Намного важнее — разобраться в том, что я чувствую к Грейнджер. И в том, что мне теперь с этими новообразовавшимися чувствами делать.

* * *

На Кингс Кросс привычная суета и сутолока. Суматошная толпа, сюрреалистично раскрашенная в красно-бело-разноцветно-рождественское, то и дело пытается увести меня от входа на платформу 9 и 3/4, и я нехотя вспоминаю то, как вёл меня по магазину Малфой — уверенно и надёжно, крепко держа за руку. Когда я всё-таки подхожу к барьеру, от звучащего из динамиков фоном рождественского гимна уже начинает побаливать голова.

Проходя на платформу, я сразу начинаю озираться в поисках Рона. Я почему-то уверена, что он обязательно появится, не может же он забыть про детей. Пусть изменяет мне — я уже почти смирилась. Но на детей такие вещи, как разрыв родителей, не должны влиять никогда.

— Гермиона! — окликают меня, и я, вздрогнув всем телом, поворачиваюсь. Гарри стоит справа, обнимая Джинни за талию, и машет мне рукой. Я улыбаюсь, чувствуя невероятное облегчение, и иду к ним.

— Привет, — говорю, и Джинни привычно целует меня в щёку. — Как вы?

— О, отлично, — заверяет миссис Поттер. — А ты?

Дружеский обмен любезностями, на самом деле, то, чем мне сейчас совсем не хочется заниматься. Тем более — с Поттерами.

— Я… Хорошо, — говорю осторожно, пытаясь по лицам понять, знают ли они о том, что произошло в нашей семье. Но потом Гарри спрашивает, где я потеряла Рона, и я понимаю, что он ничего им не сказал.

— Рон… Он… Я не знаю, где он, — выдыхаю это сквозь зубы. Я не привыкла врать друзьям. Я знаю, что с Роном всё кончено. А значит, я просто обязана им рассказать. Рассказать вообще хотя бы кому-то, кто давно и отлично меня знает, кому-то, кто не является странно ведущим себя, непривычным Малфоем.

Джинни удивлённо смотрит на меня, на потом вдруг улыбается и говорит:

— Отличная шутка, Гермиона.

А потом я чувствую, как меня обнимают сзади, как целуют в висок, и тихий голос говорит:

— Не смей больше бегать от меня, милая.

Я смотрю на своих друзей, на Гарри и Джинни, с которыми мы дружим семьями, с которыми нас связывает куда больше, чем большинство семей, с которыми мы вместе воспитывали детей, с которыми делились всем и всегда — и горестями и радостями. Я смотрю на них и понимаю, что это будет слишком сложно — рассказать им правду. Намного сложнее, чем я думала изначально. Но врать им… Никогда.

А потому я вырываюсь из уверенных объятий Рональда, поворачиваюсь к нему и говорю:

— Нам нужно решить, у кого из нас будут жить дети на Рождественских каникулах.

И больше всего я счастлива в этот момент тому факту, что стою спиной к Гарри и Джин. Просто не хочу видеть их ошарашенные лица и читать в них немые вопросы, видеть в них укор.

— Что за хрень, — со злостью говорит Рон. — Конечно, они будут жить с нами. В нашем доме.

— С вами? То есть, с тобой и Лавандой? — спрашиваю я, сразу желая расставить все точки над i.

— С нами — то есть с тобой и мной. Заканчивай, Гермиона, всё это глупо.

Я молча гипнотизирую его взбешённым взглядом — неужели он действительно думает, что для меня это всё просто так?

— Кхм. Ребята, я могу узнать, что здесь вообще происходит? — спрашивает Гарри за моей спиной.

Губы Рона растягиваются в улыбке, и он буднично отвечает:

— Не обращайте внимания. Гермиона встала не с той ноги.

Я чувствую, как поднимается внутри меня злость, целая волна неконтролируемой злости, и мне хочется врезать своему всё ещё мужу, оставляя под глазом огромный синяк. Вместо этого я поворачиваюсь к Поттерам и, тоже улыбнувшись, тем же будничным тоном говорю:

— О, всё просто. Рональд Уизли изменял мне с Лавандой Браун (или как там её фамилия в замужестве?), прямо у нас дома, в нашей супружеской постели. И так уж вышло, что однажды я не вовремя вернулась домой с работы и застала их. После чего Рональд предложил мне жить так, как мы жили раньше, и закрыть глаза на произошедшее недоразумение. Вот только переехать в другую спальню, что в нашей им с Лавандой больше никто не смел помешать.

Я смотрю на своих друзей — Джинни неверяще приоткрыла рот и переводит взгляд с меня на Рона, Гарри пожал губы так, что они превратились в тонкую ниточку, и сжал кулаки.

— Не может быть, — говорит в итоге Джин.

— Ещё как может, — хмыкаю я, стараясь подавить истерический хохот, рвущийся из груди. — Вот такая рождественская идиллия.

Потом я не успеваю ничего заметить, всё происходит слишком быстро: Гарри подаётся вперёд, краем глаза я вижу его занесённый кулак, а через мгновение Рон уже лежит на вычищенном от снега асфальте платформы и прижимает к левому глазу руку. И смотрит из-под бровей то на Гарри, то на меня. Я удивлённо моргаю несколько раз, потом поворачиваюсь и поднимаю ладонь со словами:

— Спасибо. Знаешь, уже неделю руки чесались сделать то же самое.

И Гарри пожимает мне руку.

— Всегда пожалуйста, — говорит. — Обращайся, если что.

Мы улыбаемся друг другу, и я говорю:

— Обязательно.

И точно знаю, что этот дурацкий диалог навсегда останется в моём сердце. А Гарри смотрит на Рона и говорит:

— Ты всегда был мне другом, почти братом. И я не хочу потерять такого друга, как ты. Но, надеюсь, ты понимаешь, что вёл себя, как последняя свинья. Гермиона мне тоже друг, и я не мог за неё не заступиться.

Джинни вдруг нервно хихикает и помогает Рону встать с земли.

А потом мы молча стоим и смотрим друг на друга. И нам нечего абсолютно сказать. Вдалеке гудит Хогвартс-Экспресс, вырывая нас из собственных мыслей, и я нервно выдыхаю.

— Сегодня дети будут у меня, — вполне спокойно, чем невероятно горжусь, заявляю Рону. — Если захочешь их забрать завтра, сообщи совой.

Он, как ни странно, молча кивает.

— Что вы им скажете? — тихо спрашивает Джинни. Я только пожимаю плечами. Она не продолжает расспрашивать или давать советы, за что я ей невероятно благодарна. Я вообще благодарна им — обоим, и даже немного стыжусь за то, что боялась рассказать. За то, что сомневалась, что они поверят. И не верила в то, что встанут на мою сторону.

Магглы говорят, что друг познаётся в беде. И я чертовски согласна с магглами.

Глава 9. По инерции

Я всегда очень радовалась тому факту, что мои дети умственными способностями пошли именно в меня. Нет, я никогда не считала Рональда глупым, просто… Разные люди хороши в разных вещах. Мама с детства говорила мне, что найти мужа — с моими-то мозгами — мне будет крайне проблематично. А потом, после войны, когда я нашла их в Австралии и вернула память, мама была просто в шоке. Потому что я стояла перед ним рука об руку с Роном, простым парнем Роном, которому точно было не добиться докторских степеней, который не мог отличить пуэрториканца от пуританина и в слове «амортенция» делал три ошибки. Мама смотрела на то, как он с интересом осматривает телевизор и микроволновку, и улыбалась. А потом, когда мы остались вдвоём, сказала как-то грустно, что сердцу не прикажешь, но она всё равно рада, безумно рада за меня и всё такое.

Мне всегда казалось, что ей хотелось видеть рядом со мной кого-то другого, более достойного с её точки зрения. Но я ведь с детства была здравомыслящей — иногда даже чрезмерно, а потому понимала, что моя точка зрения может расходиться с маминой. И вышла замуж. И мама никогда и ничего мне не говорила по поводу моего мужа и моей жизни. Только поджимала губы, когда я прибегала к ней в слезах и рассказывала о том, что Рон снова завалил письменный экзамен в Аврорате и мне пришлось идти договариваться с Кингсли, и что я должна была это сделать, потому что Рон гордый и самолюбивый, а мне хочется, чтобы он всегда верил в свои силы и думал, что всего добился сам. Я плакала, а мама заваривала ромашковый чай и гладила меня по волосам. И ничего не говорила, только поджимала губы.

Потом я перестала бегать к маме. Не потому, что жизнь наладилась и Рон, наконец, начал решать свои проблемы сам. Просто здраво рассудила, что у родителей тоже могут быть собственные проблемы, а мои — это мелочи, к которым я давно привыкла. Тогда мне казалось, что я плачу уже скорее по инерции, будто когда-то давно, сразу после свадьбы, меня пнули вперёд, сказал делать то и это, и я, подобно маленькому шарику, катилась, катилась и качусь до сих пор. Уже медленно и аккуратно. По инерции.

Роза и Хьюго — самые лучшие дети, какие только могут быть. Наверное, все родители говорят так, но я действительно в этом убеждена. Мои дети умные и красивые, милые и ласковые, самые лучшие на земле.

Когда они выходят из поезда — Роза отчитывает Хьюго за что-то, потрясая в воздухе указательным пальцем, а он идёт, опустив голову, — я только улыбаюсь и смотрю на них, и не могу насмотреться. К ним присоединяется Джеймс, который за руку тянет сестрёнку, Лили, и смеётся о чём-то. В руках у них сумки, и шарфы разных цветов развеваются на лёгком ветру и от ходьбы. Джинни сбоку от меня машет все процессии рукой, привлекая внимание. Дети улыбаются и спешат к нам.

Рон выходит вперёд и ловит Розу и Хьюго на подходе, обнимает сына и жмёт ему руку, как взрослому, а я смотрю на это и понимаю две очень важных вещи: во-первых, что мой сын и правда вырос, и правда стал взрослым, а во-вторых, то, что Рон, несмотря ни на что, всё же отличный отец. Потом он поднимает Розу над землёй, кружит, и они смеются, волосы её растрепались, и я останавливаю себя, когда в голову закрадывается мысль отругать Розу за отсутствие головного убора.

Когда я смотрю на них — таких — я не знаю, как мы им всё расскажем. И мне страшно, мне очень страшно.

Потом они подходят ко мне и обнимают с двух сторон, прижимаются покрепче и тепло дышат в шею, и нет ничего на свете лучше, чем их объятья.

Я смотрю на Рона, прямо ему в глаза. Он положил руки в карманы и как-то грустно опустил голову, наблюдая за нами. И я, наверное, впервые с того самого проклятого дня готова простить его. Пусть только подойдёт и извиниться, и обнимет нас тоже, всех вместе. Наверное, это — проявление слабости, но я действительно люблю его до сих пор.

Впрочем, Рон так и не подходит.

* * *

Я надеваю серый костюм-тройку и повязываю на шею чёрный галстук. Белая рубашка, чёрные лакированные туфли. Провожу по волосам расчёской, укладывая их, чтобы не топорщились.

Из зеркала на меня смотрит уверенный в себе мужчина, у которого есть всё, который доволен собственной жизнь, который добился всего, чего хотел. Я рад этому зрелищу, потому что, когда только пришёл, из зеркала на меня посматривал мальчишка — с взъерошенными волосами, без галстука, с улыбкой на лице. Впрочем, тоже счастливый и довольный. Этого мальчишку я не видел там уже сотню лет, с самой школы, курса с пятого. На шестом в моей жизни появился Лорд, и это событие заставило резко повзрослеть.

Я точно помню весь этот период взросления, почти досконально, почти по минутам. Когда тебе перестают быть важными какие-то события и действия, вроде полётов — ещё вчера ты бы отдал всё за то, чтобы взять Нимбус и взлететь в воздух, слушая завывания ветра в ушах, а сегодня… Сегодня у тебя есть дела поважнее, да и сам процесс перестал доставлять удовольствие.

В детстве человек радуется очень многому, даже самым мелочам. Я до сих пор не могу понять, хорошо это или плохо. Это просто по-другому, и когда ты становишься взрослым, ты перестаёшь это понимать. У тебя просто в голове не укладывается, как любимое блюдо на завтрак может поднять тебе настроение на целый день, как заработанный десяток баллов для факультета может заставить гордиться, как улыбка девушки может поднять тебя до небес… Теперь я этого не понимаю.

Теперь моя взрослая жизнь больше похожа на отлаженный механизм, в котором нет места лишним эмоциям и глупым желаниям. Каждое моё действие будто отмерено мерным стаканчиком из лаборатории Снейпа, и если дозу чего-либо увеличить, зелье моей жизни обязательно взорвётся или протухнет. И никому абсолютно не важно, что мне, может быть, давным-давно не хватает взрыва.

Каждый день я живу словно по инерции, выполняют ряд заведённых когда-то действий и не смею отступить от этого распорядка дня. Почти каждый человек, проснувшись утром, привычно идёт в ванную, умывается и чистит зубы, заправляет постель и завтракает овсянкой или тостами, а потом отправляется на работу. Давно привычный набор действий, выполняющийся на автомате, чтобы не успеть задуматься. У меня на автомате проходит вся жизнь, я точно знаю, что будет завтра, послезавтра, через неделю и через год. Иногда мне кажется, что, задумайся я немного, и буду знать точную дату своей смерти и цвет гроба, в который меня положат. И материал, из которого будет сделан платочек, которым Асти будет утирать слёзы.

Иногда мне становится так тошно от всего этого, что хочется выйти на крышу поместья и сигануть вниз. Но я вовремя вспоминаю, что таких действий нет в моём расписании, и возвращаюсь к жизни.

А то, что происходит со мной в последнее время, всего лишь исключение из правил. Этакий душевный отпуск, а отпуски, как известно, имеют привычку заканчиваться.

Как отец, я от всей души желаю, чтобы у Скорпиуса никогда не было так — так глупо и так обыденно. А пока пусть у него всё будет по-детски, причём, в отличие от того, как было в моей жизни, как можно дольше. Он ещё успеет повзрослеть и выбрать свой собственный путь.

Астория всё равно всегда настаивала, чтобы при сыне я был идеальным. Этаким примером для подражания. А мне всегда было не понятно, почему я должен быть для него примером, разве он сам не может стать личностью? Единственным, ни на кого не похожим? Неужели она всерьёз думает, что наш сын слишком слаб для этого?

Я спускаюсь из спальни в гостиную — Скорпиус должен прибыть через десяток минут. По всему дому носятся эльфы, подготавливаясь к вечернему приёму. Неприязненный взгляд Астории обжигает меня, словно калёным железом.

Я улыбаюсь уголками губ, вспоминая, что вечером увижу Грейнджер.

* * *

— А где Альбус? — спрашивает Джинни.

— Сейчас подойдёт, они там со Скорпиусом договариваются о встрече на каникулах, — поясняет Лили.

Я улыбаюсь, услышав имя Скорпиуса. Я видела его всего пару раз, когда он приезжал погостить к Поттерам, и я заскакивала к ним в обеденный перерыв и вечером. Тогда он мало меня интересовал, а сейчас… Сейчас что-то изменилось во мне, и этот мальчик стал важным, как бывает важным что-то дорогое сердцу близкого тебе человека.

Я снова вспоминаю сегодняшнее утро — начавшееся головной болью и острым чувством жалости к себе, оно принесло мне, пожалуй, лучшие впечатления за долгое время. И тот факт, что в этом был виноват Малфой, почему-то не казался таким уж безумным или ужасным. Я привыкла к Драко за каких-то несколько дней, и теперь… Я просто не знаю, что мне думать, я запуталась.

А тем временем Гарри чешет затылок и говорит:

— Так они увидятся сегодня вечером. Малфои пригласили нас на ежегодный Рождественский бал в их поместье. Джеймс, пойди, позови брата.

Джеймс кивает и убегает, а глаза девчонок расширяются, и Лили восклицает:

— О! Бал у Малфоев! Это же… О, Мерлин, мама, мне нечего надеть!

Я улыбаюсь, смотря на неё — Лили всегда была слишком романтичной, слишком помешанной на балах и нарядах. Но я смотрю на Розу, и вижу предвкушение и в её глазах тоже. Похоже, бал у Малфоев — событие действительно из ряда вон.

— Там же собирается весь высший свет! Это же… Это как попасть на приём к Королеве, ну правда же! — продолжает Лили. — Мамочка, неужели, правда? Я и не мечтала!

Джинни улыбается и кивает. Я глажу Розу по волосам и тихо спрашиваю:

— А ты хочешь пойти?

Она удивлённо смотрит на меня и говорит:

— Мам, мы не можем заявиться к Малфоям просто так, без приглашения. Туда не пускают абы кого.

Я ухмыляюсь её здравомыслию:

— Ты считаешь меня абы кем?

— Нет, конечно, но…

— Просто скажи, хочется ли тебе пойти.

— Конечно.

— Тогда нам нужно озаботиться твоим вечерним нарядом, верно?

Она смотрит ещё более удивлённо — казалось бы, куда уж больше.

— Неужели?..

— Приглашение на три персоны лежит на моём журнальном столике. Драко лично отдал мне их утром.

Дальше на платформе происходит немая сцена — на меня смотрят все, и взрослые, и дети. А потом они говорят разом, одновременно:

Роза:

— Мамочка, как замечательно!

Лили:

— Роза, мы пойдём вместе!

Хьюго:

— Что, и я тоже?

Джинни:

— На троих?

Гарри:

— Гермиона, ты общаешься с Малфоем?

Рон:

— Драко? С каких это пор он Драко?

Я молча закрываю и открываю рот, переводя взгляд с одного на другого. Потом Роза касается моей ладони рукой и тихонько спрашивает:

— А действительно, почему приглашения на троих, мам?

И я снова не нахожусь, что сказать, только бросаю испуганный взгляд на Рона.

— Пап? — дёргает его за рукав Хьюго.

— Знаете… — я отмираю и запускаю руку в волосы. — Пожалуй, нам пора. Давайте, ребята, аппарируем отсюда сразу в Косой переулок.

— Но нам ведь надо оставить вещи дома, — удивляется Роза.

— Да, дома, — повторяю я. Потом тяжело сглатываю и смотрю ей прямо в глаза. И мечтаю, Мерлин, помоги, я ещё никогда и ни о чём так не мечтала, чтобы моя девочка меня поняла. Просто поняла и приняла всё, как есть. — На этих каникулах вы будете жить в Косом переулке. В моей квартире.

В последнее время мне казалось, что я живу по инерции. По инерции ем, сплю и хожу на работу. Кажется, в последнее время, благодаря Рону, Лаванде, Малфою и ещё не пойми чему, моя жизнь стала… О, судя по ошарашенным лицам Розы и Хьюго, моя жизнь стала куда более интересной и весёлой.

Глава 10. Понять и принять

Квартира встречает нас тишиной и приятным потрескивание дров в камине. Роза и Хьюго ставят чемоданы и, стягивая шарфы и перчатки, удивлённо смотрят по сторонам, осматриваются и смущённо переглядываются. Я бросаю ключи на тумбочку и, стянув сапоги, прохожу в гостиную. Становлюсь посреди неё и, сложив руки на груди, поворачиваюсь к детям — ожидаю вердикта.

Хьюго только смешно хлюпает носом, а я сразу хмурюсь и вспоминаю, есть ли у меня Перченое. Роза снимает пальто и вешает на вешалку, потом входит и становится напротив, в точности повторяя мою позу — руки на груди, неуверенный и одновременно чуть нагловатый взгляд.

— Ну как? — первой не выдерживаю я.

— Неплохо, — отвечает Роза и продолжает смотреть мне в лицо, будто хочет увидеть там что-то очень для неё важное.

— Не Бог весь что, — сокрушённо говорю я. — Но я была ограничена в финансах. Мне и так помогли.

— Нет, это правда неплохо, мам, но, знаешь ли, я привыкла к нашему дому. К своей комнате, к старым игрушкам и плакату с «Пушками Педдл» над кроватью. К своему шкафу и своим вещам.

— Мы сможем отправиться домой, чтобы забрать необходимые тебе вещи. Хоть сейчас, — отвечаю я и опускаю взгляд.

— Я бы предпочла, чтобы ты просто нам всё рассказала. Мы ведь достойны того, чтобы это узнать, верно?

Я открываю рот, чтобы сказать ей о том, что не хочу выливать на неё эту грязь. Что они с Хьюго ещё маленькие, чтобы знать об этом, но… Вовремя замолкаю, потому что вспоминаю свои шестнадцать и свои семнадцать. Вспоминаю смерть Дамблдора, Битву за Хогвартс и охоту за хоркруксами. Вспоминаю, что ещё раньше было сражение в Министерстве Магии, когда мы полезли туда вшестером против толпы Упивающихся — с Гарри, Роном, Джинни, Невиллом и Луной. И, Мерлин Великий, я вспоминаю, что если бы хоть кто-то сказал мне тогда, что я слишком маленькая для подобного, я бы просто… Нет, не врезала бы, но приложила Ступефаем — это точно. От души и с удовольствием. И всё равно бы всё выяснила. А потому…

Я просто качаю головой, притягиваю Розу к себе, а она брыкается и упирается. Открываю рот снова, но она перебивает:

— Не говори мне, что мы слишком маленькие и не поймём!

— Даже и не думала! Точнее, думала, но…

— Что?

— Вспомнила себя в вашем возрасте.

Хьюго, стоящий за моей спиной и рассматривающий ёлочку, громко хмыкает после этой фразы, разряжая обстановку. И говорит:

— О, да, Роззи как раз в этом году перешла к изучению новейшей магической истории.

— Да? — я смотрю на неё. — И как?

— Это было бы нудно — как и все лекции Биннса. Если бы только это не было о вас.

Я киваю и говорю:

— Пойдёмте пить чай.

И они идут за мной следом в кухню.

Когда я ставлю чайник на плиту и достаю новенькие фарфоровые чашечки, из которых ещё никто никогда не пил, мои руки чуть подрагивают. Я знаю, что у меня умные дети, и они обязательно всё поймут, но это очень сложно — рассказывать им о собственной личной жизни. Это, наверное, неправильно, потому что должно быть наоборот. У меня нет выхода, я знаю. Поэтому я просто ставлю перед ними чашки и наливаю заварку. Достаю хлеб, булочки, сахар, мёд и джем. Наливаю кипяток из закипевшего чайника, а потом долго гремлю посудой в шкафу.

Потом тянуть уже некуда, и я сажусь за стон, по другую сторону от детей — смотрящей исподлобья Розы и дующего на горячий чай Хьюго.

— Итак? — напоминает Роза.

— Итак, — повторяю я за ней. — Я буду говорить с вами, как со взрослыми, хорошо? Ведь вы и правда выросли. И поэтому надеюсь, что вы поймёте меня, а если не поймёте, просто не будете… В общем, если захотите, отправитесь к отцу хоть прямо сейчас. Я должна была поинтересоваться у вас заранее о желаниях…

Эта мысль приходит внезапно, и я понимаю, что тащить их сюда, не спросив, была неправильно и глупо. И снова отвожу взгляд, наблюдая за тем, как кружатся чайные листья в прозрачном стеклянном заварочном чайнике.

— Мам, — Хьюго кладёт руку на мою ладонь. — Сначала расскажи, а уже потом…

Что «потом», он не говорит, а я собираюсь с силами и спрашиваю:

— Помните Лаванду Браун?

Без подробностей рассказ выходит коротким и безэмоциональным. Никогда не могла подумать, что мне придётся говорить вот такое собственным детям. И я стараюсь держаться изо всех сил, чтобы казаться хладнокровной, чтобы показать, что уже всё хорошо и не стоит меня жалеть. Но видимо, в моём лице есть что-то такое, что заставляет Розу подняться, подойти и, присев на корточки у моего стула, заключить в объятья, уткнуться лицом мне в живот и сидеть так, поглаживая пальцами кожу через слои одежды.

А Хьюго говорит:

— Он, безусловно, был не прав. Потому что ты у нас самая лучшая.

Он говорит это спокойно и чётко, будто отвечает на уроке. Но я вижу, как раздуваются его ноздри от гнева. Я слишком хорошо знаю своих детей, и знаю, что Роза, такая рациональная снаружи, сейчас готова разреветься — вместо меня. А Хьюго, который никогда не отличался терпимостью, сейчас сжимает в кармане палочку и думает, а подключён ли мой дом к каминной сети.

У меня падает с плеч гора — в который раз уже за сегодняшний день, и я улыбаюсь от уха до уха, обнимаю в ответ Розу и глажу её по волосам. И, серьёзно посмотрев на Хьюго, говорю:

— Тебе шестнадцать. Если ты проклинёшь его на каникулах, тебе сделаю предупреждение за магию вне школы. Я, конечно, воспользуюсь своим служебным положением, чтобы у тебя не было проблем, но ты знаешь, как я не люблю им пользоваться. А ещё он всё-таки твой отец.

— Но он…

— Он допустил ошибку, но, может быть, это и к лучшему.

— К лучшему?! — почти кричит Роза и резко поднимает голову. Ну, я же говорила, глаза на мокром месте. — Это не может быть к лучшему.

— Считаешь, мне было бы приятнее обманываться всю оставшуюся жизнь? Считать, что у нас крепкая семья, что у нас любовь и взаимопонимание?

— Нет, конечно, — шепчет Роза.

— Вот и я так не считаю. И давайте вы не будете относиться к отцу как-то по-другому, ладно? Он любит вас, и я не хочу, чтобы вы вдруг из-за меня стали его ненавидеть, — я целую Розу в макушку, а потом опять обращаюсь к Хьюго: — Успокойся. Дядя Гарри сегодня уже дал твоему папе в глаз. Так что доставай руку из кармана и перестань придумывать зловещие планы. Я отмщена.

Я улыбаюсь, и Хьюго и правда достаёт руку из кармана, чуть покраснев. Потом резко поднимается и подходит к нам с Розой, обнимает меня с другой стороны и говорит:

— У нас дружная семья, мама. Даже если папа думает по-другому.

Я плавлюсь в их объятьях, словно кусок масла на раскалённой сковороде. И думаю, какие же они у меня замечательные. И какие же взрослые.

* * *

Когда мы с Розой тянем Хьюго к магазину мадам Малкин, он только закатывает глаза и шепчет что-то там про «только через его труп». Роза заявляет, что с лёгкостью может это устроить и тянется за палочкой, Хьюго потешно поднимает руки, а потом падает прямо в снег, держась за горло и закатывая глаза. Подрезает Розу, и она падает с ним рядом, безуспешно барахтаясь с надежде подняться. Они смеются и в снегу с ног до головы. И я сначала вспоминаю, что у Хьюго насморк, а Роза без шапки, но смотрю на них — и смеюсь тоже.

Подаю им руки, чтобы поднять, но они вдвоём утягивают меня за собой, и вот я, Гермиона Уизли, героиня войны, занимающая на данный момент не последнюю должность в Отделе Правопорядка в Министерстве, сидит в снегу, а её милые дети стараются засунуть ей за шиворот побольше снега… Проходящий мимо волшебник в высокой шляпе, запорошенной снегом, чинно приподнял её, когда я посмотрела на него, какая-то дама широко улыбнулась и покачала головой.

Я, наконец, поднялась и, смеясь, взмахнула палочкой, высушивая одежду. К мадам Малкин мы входим под руку — на пару с Розой с обеих сторон удерживаем Хьюго, чтобы он не сбежал пить кофе в ближайшую кофейню, как заверяет.

А следующие полчаса Хьюго приходится сидеть в кресле и рассматривать сестру и маму в разных мантиях, когда мы выходим из примерочных. И это было бы поистине ужасным времяпрепровождением, если бы досуг его не скрашивала молоденькая помощница престарелой мадам Малкин, поившая его кофе и кокетливо накручивавшая на палец прядь волос.

И когда Хьюго видит, как я появляюсь в зелёном в пол платье с открытой спиной, кофе попадает ему не в то горло.

— Чуть поднимите волосы, мадам, вот так, выпустив только пряди. Сейчас подберём вам туфли в тон и ещё, мне кажется, нужны перчатки, как вы считаете? А мантию возьмём серебристую, на меху, — причитает мадам Малкин, стоя рядом со мной у зеркала и поднимая мои волосы к затылку.

— Бери это, мам, — шепчет Хьюго, а выглядывающая из примерочной Роза издаёт восхищённое «О!»

— Да, — улыбаюсь я мадам Малкин. Потом смотрю на собственное отражение и ещё раз повторяю: — Да, это идеально.

Драко Малфой и в этом оказывается прав.

* * *

Оставшийся вечер мы проводим в Косом переулке — покупаем какие-то мелочи вроде огромного шара, в котором на маленький домик с горящими окнами падают снежинки, потом поднимаются сами по себе и падают вновь. Заходим в «WWW», и Роза надолго останавливается у витрины с любовными зельями, а Хьюго отправляется сразу к чудо-фейерверкам. Я стою и смотрю на них, не отрываясь, и даже не замечаю, как рядом появляется Джордж, становится, сложив руки на груди, а потом, через какое-то время, будто собравшись с силами, говорит, что ему жаль, что у нас с Роном так получилось. И что, может быть, мы подумаем, да и… Я улыбаюсь, удивляясь тому, как быстро в семействе Уизли распространяются сплетни, и качаю головой, показывая, что никакого «да и» нет и быть не может. Джордж понимающе кивает и говорит, что все покупки за его счёт — в дополнение к подаркам детям, которые они обязательно найдут под ёлкой наутро. И вообще, очень хорошо, что Джинни сообщила о том, что произошло, и сказала их новый адрес, потому что, «согласись, Гермиона, было бы ужасно, если бы ребята остались почти без подарков в Рождество, это же Рождество, ну в самом же деле!» И вообще, Молли сказала, чтобы они обязательно заглянули в Нору на каникулах, и я, конечно же, с ними, Молли связала шарф, который обязательно мне понравится. Я грустно улыбаюсь и действительно радуюсь, когда Джордж перед уходом кладёт руку мне на плечо. Теперь всё точно кончилось — Уизли в курсе, назад пути нет. Но, Мерлин, они поняли и приняли, они согласны, они не отворачиваются от меня из-за того, что разрушила семью их брата, их сына, одного из Уизли — не только по фамилии, как я сама.

А потом мы с ребятами сидим в кофейне, пьём горячий кофе с зефиринками, и Хьюго пытается выловить их пальцем, а Роза шипит, что это некультурно, и смотрит по сторонам, надеясь, что никто не замечает дремучести её брата.

Я и правда совсем забыла, каково это — сидеть с ними втроём и просто наслаждаться жизнью. Только рядом с ними кажется, что жизнь бьёт ключом и никогда не остановится. Раньше ещё так же было с Роном, но думать об этом не хочется. Прошло — ну и ладно, будет новое, обязательно будет. А если не будет — у меня есть дети.

Роза заказывает пирожные — корзиночки, в которых горкой возвышается целая тонна взбитых сливок, а поверх лежит огромная клубничина. Она откусывает кусочки, вымазывая губы, и Хьюго смеётся, спрашивая, кто их них ещё и некультурный, а Роза даёт ему несильную затрещину. Я знаю, что они в шутку, что они так — для меня, чтобы я постоянно смотрела только на них и не смела даже думать о чём-то другом. О своём муже или Лаванде Браун. Или они двоих вместе.

Возня длиться ещё какое-то время, а я только смотрю на них и фыркаю в кружку, сжимая её обеими руками и грея озябшие пальцы.

Потом Хьюго смотрит на часы и говорит, что до Малфоев остаётся час, и Роза ахает, роняя кружку — остатки кофе проливаются по скатерти. А Роза вскакивает, не замечая, и кричит, что им же ещё одеваться и собираться и, Боже мой, Боже мой, это же приём у Малфоев, а не какой-нибудь захудалый министерский! Хьюго смеётся и закатывает глаза. Я смеюсь тоже и, бросив на стол пару галлеонов, хватаю детей и аппарирую домой.

И тоже потешаюсь, как и Хьюго, над мандражом и предвкушением Розы. И никому не говорю, что чувствую себя почти так же.