щас смотрю фильм "Прада и чувства". очень крутой)) такой интерпретации Остен я точно ещё не видела

@темы: мнение, прогрессия психоза

---

блеать, что я нашла.
как хорошо, что у меня винда ни разу не слетала окончательно.
свои первые набранные рассказы, написанные году этак 2001ом.
и это пиздец, я вам скажу
*ушла ржать*

@темы: прогрессия психоза

---

Драбблы

о них

аккуратно так гаммим мои драбблы. Гамма хорошая, я только с ней начала понимать реально недоработки своего стиля, она реально раскладывает по полочкам ошибки, но при этом даёт возможность самой исправить текст. это гуд, угу.
вообще-то драбблы эти я люблю. потому что в них - моё мнение о персонажах.
буду выкладывать потихонечку, по мере вычитки.
вообще там не только драбблы, там ещё миники. большинство - джен чистой воды, в некоторых - проблески гета. когда начинала писать, имела в голове некую big idea, что все драбблы будут между собой связаны, т.е. получится определённая цепочка. вышло ли у меня это, вы сможете увидеть. и сказать об этом мне, да)

Название: Драбблы
Автор: Yellow
Бета: Kristel P.
Гамма: La Gatta
Рейтинг: PG-13
Тип: дженогет
Персонажи: разнообразны
Жанр: общий, драбблы, ангст
Аннотация: Изначально задумывалось сделать несколько драбблов и мини о различных персонажах, вытекающие один из другого. Что вышло - посмотрим.) Местами немного AU и OOC - просто нестандартный взгляд на некоторых персонажей, но я очень старалась не отклоняться сильно от канона.
Дисклэймер: всё чужое, кроме больной фантазии автора
Статус: в процессе

Лили Эванс. «Сказка о любви»

Лили Эванс. «Сказка о любви»

Раз…
Два…
Три…
Четыре…
Пять…
Завтра встретимся опять…
Я тебе не говорила?
Я.
Люблю.
Тебя.


Маленькая Лили очень любит сладкий шоколад. Когда его ешь, он тает в ладонях и растекается сладким теплом по пальцам.

Ещё маленькая Лили любит строгого папу и ласковую маму. Она знает, что они всегда её защитят. С ними рядом тепло и уютно.

А ещё маленькая Лили очень любит запускать в воздух разноцветные искры прямо из своей ладошки. Они весело кружатся над её головой, и она смеётся, хлопает и подпрыгивает от удовольствия. Делать такие вещи, как эти искры, она научилась совсем недавно.

Свою сестру, Петунию, Лили тоже очень любит. Туни иногда бывает строга с ней, но никогда не причинит ей зла. А ещё Туни может раскачать старые качели во дворе так сильно, что ветер гудит в ушах, и кажется, что взлетаешь прямо в нескончаемо-синее небо…

Больше всего на свете Лили любит читать сказки о волшебстве. Мама недавно купила ей большую-пребольшую книжку с цветными картинками, и Лили читает её почти постоянно. Каждый вечер – новая сказка и новые завораживающие картинки. Она представляет себя на месте красивых принцесс и могущественных колдуний, которые (ну что за совпадение!) почти все рыжие и с зелёными глазами.

С недавних пор маленькая Лили очень любит Северуса Снейпа, живущего рядом с ними. Северус говорит, что всё, вычитанное ею в книгах, – правда, а Лили так хочется в это верить! Но Туни уверяет ее, что у Северус просто больной на голову. Лили хоть и не понимает значения этой фразы, но всё же так любит Северуса – особенно когда они лежат вдвоём на поляне около речки, скрытые от посторонних глаз огромными розовыми кустами и ветвями деревьев, и Северус без устали рассказывает Лили о волшебном мире и о школе чародейства, в которую они скоро пойдут вместе. А она смотрит в небо и слизывает с пальцев сладкий шоколад. И книга сказок лежит рядом, всеми забытая…

Потому что Северуса Лили теперь любит больше.

Северус Снейп. «Джокер в рукаве»

Северус Снейп. «Джокер в рукаве»

Старые фолианты пахнут многовековой пылью, ученики – ванилью и травяными шампунями. В классе зельеварения стоит привычный запах спорыша и желчи броненосца, кабинет директора – лимона и магической силы.

Северус Снейп не имеет собственной жизни, поэтому и запаха собственного не имеет тоже. Северус Снейп впитывает всё, как губка. Жизнь Северуса Снейпа – череда случайных совпадений, властных приказов и сложившихся воедино невидимых линий чьих-то планов.

Больше всего на свете Северусу Снейпу хотелось бы пахнуть крепким кофе и корицей, свежестью простыней и любовью, дорогим одеколоном и виски. Но он не может позволить себе иметь собственный запах, потому что вся его жизнь отныне – лишь бесконечная расплата за совершенные когда-то ошибки.

«Сделай это, Северус».

«Ты должен, Северус».

Да, Мерлин дери, он должен! Должен всем только за то, что когда-то ему сохранили жизнь сильные мира сего! За то, что он сам не смог когда-то правильно выбрать свой путь, не смог понять: что же важнее? – и выбрал силу и власть. А в итоге у него не осталось ничего. Только жизнь, уже давно ему не принадлежащая. А главное – он не смог сберечь самого сокровенного, самого нужного. Свою Лили.

И он встает из своего кресла, чувствуя, как пульсирует под рукавом рубашки Чёрная Метка. Он должен…

Он должен спасать других, раз за разом переступая через собственные желания и надежды.

«Северус… Ты знаешь, о чём я хочу попросить… Если… Если ты готов это сделать»… А у него есть выбор?

И вот теперь он просто не может позволить Поттеру умереть. Он должен выполнить очередной наказ Альбуса Дамблдора, этого несравненного интригана.

У Северуса Снейпа нет собственной жизни, поэтому ему непозволительно кого-то ненавидеть. Ни Дамблдора, ни Поттера, ни Тёмного Лорда. Никого и ничего, кроме себя самого и собственных воспоминаний…

…Воспоминания Северуса Снейпа пахнут розами и шоколадом. И болью, никогда не прекращающейся болью.

Альбус Дамблдор. «Стариковские забавы»

Альбус Дамблдор. «Стариковские забавы»

В этом мире никто не хочет говорить правду. В этом мире никто не хочет бороться за правду. А бороться в одиночку – очень сложная и кропотливая работа, особенно если тебе уже не двадцать, и даже не пятьдесят, и у тебя есть много других проблем. Например, составление завещания или ревматизм.

А чем борьба за правду и мир во всём мире существенно отличается от, скажем, чистки зубов или игры в шахматы? Да ничем! Но так, наверное, может думать только параноик.
Альбус Дамблдор не был параноиком никогда. И никогда не хотел им стать. Альбус Дамблдор – просто старик, уставший от этой борьбы за правду и мир во всём мире, от попыток воспитать адекватных людей из стаи оболтусов, что прибывают в Хогвартс каждый год. Уставший от бесчисленных врагов, уймы подражателей и толпы слуг.

Быть самым сильным волшебником современности – это вам не овсянку тыквенным соком по утрам запивать. Это даже сложнее, чем быть директором волшебной школы.
«Я устал, как же я от всего этого устал… – думал Альбус Дамблдор, разглядывая свою почерневшую от рокового проклятья руку. – Ах, Ариана… Скоро твой Альбус придет к тебе».

Пора уже подумать о себе, а не о спасении мира. Пора сесть у камина с чашкой чая в руке и вспомнить о молодости, о высоких идеалах и наивных мечтах, которые так и не сбылись, о глупых детских играх, о светлых волосах сестры, блестящих на солнце, и её заливистом смехе. Когда-то он упустил всё это, повзрослел слишком быстро, и все то время, когда полагалось творить глупости и не думать о серьезном – прошло мимо. Но скоро найдётся время наверстать упущенное…

Осталось совсем немного постараться: дернуть за несколько оставшихся ниточек, выдать ещё несколько крупиц информации, поставить ещё пару-другую незаметных ловушек, – и можно спокойно уходить на покой. Пусть спасением мира занимаются другие. Гарри Поттер, например, или Северус Снейп. Хотя последнему тоже совсем немного осталось, если, конечно, план Альбуса Дамблдора будет успешным.

А планы Альбуса Дамблдора вообще редко дают сбой.

«Северус, зайди ко мне через полчаса…»
Патронус-феникс тихо вылетел в окно.

«Гарри! Сегодня вечером у нас будет очередное индивидуальное занятие. Приходи, пожалуйста, в мой кабинет в восемь вечера и возьми с собой свою мантию.
P.S. Я очень люблю кислотные леденцы»
Сова вылетела в окно вслед за Патронусом.

Альбус Дамблдор допивает чай из большой фарфоровой кружки и расправляет перед собой огромный свиток.

«Мисс Гермионе Грейнджер я оставляю свой экземпляр «Сказок Барда Биддля», в надежде, что она найдёт их занимательными и поучительными», – перо заскользило по пергаменту, оставляя на пальцах здоровой руки неаккуратные пятна чернил.

Грейнджер – умная девочка. Она поможет Гарри. Она докопается до сути второй загадки. Эту умную пешку Дамблдор ещё не использовал в своих играх.

«Скоро мы встретимся, дорогая Ариана, уже очень скоро…» – очередная лимонная долька отправилась в улыбающийся старческий рот…

Гермиона Грейнджер. «Доигралась»

Гермиона Грейнджер. «Доигралась»

Зелье Амортенция – самое мощное из всех приворотных снадобий, которые только известны в современном мире.

Гермиона Грейнджер знала определения из учебников просто прекрасно. Это помогало ей иметь хоть какой-то авторитет, зарабатывая баллы для Гриффиндора.

Авторитет – это очень важно, крайне важно. Когда у человека нет авторитета, он должен бояться. Бояться, что его выгонят из волшебной школы, обзовут грязнокровкой или оглушат постыдным Петрификусом в коридоре. Авторитет помогает найти друзей и соратников, которые защитят или хотя бы отомстят. Главное – не говорить самим друзьям о том, что кроме этого от них ничего не требуется.

«В твоей голове витают такие слизеринские мысли… – сказала ей Шляпа на распределении. – Но ты ведь магглорождённая, не так ли? Что ж, тогда… ГРИФФИНДОР!»

Властные защитники нашлись очень скоро – уже на Хэллоуин. Она видела в этом дурное предзнаменование, но оттолкнуть от себя самого Гарри Поттера, известного из многочисленных книжек даже ей, девочке с грязной кровью, не посмела. Рон Уизли был бесплатным приложением – не сказать, что приятным, но и не приносящим особых проблем.

Определить Амортенцию можно по специфическому перламутровому блеску и по тому, что пар завивается характерными спиралями.

В отличие от своих не очень сообразительных друзей, Грейнджер ясно видела, как ловко профессор Дамблдор оплетает Гарри Поттера своими сетями. Поначалу она боялась этого: ей казалось, что так у неё отнимут её защитников, что Дамблдор подпортит ей авторитет. И ещё больше – что директор помешает её собственным играм, благодаря которым Гарри и Рон находятся рядом с ней. И она, естественно, была против действий Дамблдора и первое время начинала пылать праведным гневом, когда господин директор вызывал Гарри на приватный разговор.

Однако через некоторое время она поняла три великие вещи.
Во-первых, совсем не обязательно мешать другим игрокам, если их действия не приносят тебе вреда;

Во-вторых, глупо мешать другим игрокам, если сам можешь получить пользу от их игры;

В-третьих, есть игроки, которых не переиграешь, как бы ни пытался.

Игры Альбуса Дамблдора отвечали всем трём пунктам, и Гермиона постепенно смирилась с ними.

Также отличительным признаком Амортенции является то, что запах этого зелья будет разным, состоящим из наиболее приятных ароматов для каждого человека.

Для Гермионы Грейнджер Амортенция пахла новым пергаментом, свежескошенной травой, маминым печеньем, спелыми яблоками, растущими в саду возле «Норы»… и шампунем Рона.

И было уже поздно поворачивать назад. Защитники превратились в друзей, а потом один из них стал ещё и любимым. И впору стало самой защищать их и вытаскивать из переделок. Как оказалось, в обязанности друга входит немного больше, чем давать списывать домашние работы. Вот так в чётко выстроенной системе и случился сбой.

«Ты заигралась, Грейнджер», – говорила она себе, сидя в палатке посреди очередного леса и буравя взглядом полог, за который выбежал разъярённый Рон. Когда люди начали гибнуть, как мухи? Почему она не заметила, как осунулся и повзрослел лет на двадцать Гарри? И как она допустила, чтобы Рон оставил её одну? Когда чётко выверенная система дала сбой, и вместо «всё хорошо» стало «всё плохо»?

Она сидела в кресле, укрытая пледом, и вытирала ладонью льющиеся из глаз слёзы. И повторяла про себя: «Ты доигралась, Грейнджер… Доигралась…»

Рон Уизли «Старший брат»

Рон Уизли «Старший брат»

…Вверх-Вниз…

Качели заставляют его восторженно кричать, и Чарли с Биллом смеются всё громче, и толкают его ещё сильнее, и он взлетает всё выше…

…Вверх-Вниз…

Голос матери, строгий и ласковый одновременно, доносится из кухни и зовёт всех к столу. Рон боится её и одновременно испытывает какое-то странное чувство, которому пока не может подобрать названия. Через несколько лет он узнает, что чувство это – нежность. Но пока это его не тревожит, и он смеётся, когда старшие братья подхватывают его под руки и несут в кухню. Он старается не видеть снисходительно-обеспокоенный взгляд матери и накидывается на сосиски и пюре; он знает, что это – пища богов, потому что самая вкусная. И потому что рядом те, кого он любит.

«Ой-ой-ой, маленький Ронни запачкал носик!» – пропевают в один голос близнецы. Чарли отвешивает каждому по оплеухе. «То, что вы идёте в этом году в школу, ещё не делает вас взрослыми», – говорит он. А близнецы сердито оглядываются на Рона, и на их лицах возникают одинаковые ухмылки. Это лишь означает, что Рону нужно будет проверить постель перед тем, как ложиться спать, – вдруг эти двое опять подсыплют ему чесательный порошок…

…Порошка нет, зато вся его комната от пола до потолка опутана какой-то липкой паутиной. Паутина эта такая же ярко-розовая, как жевательная резинка Друббла, и такая же липкая, как клубничный сироп, который мама подаёт к блинчикам.

Яркие нити в миг оплетают его с ног до головы, и даже волосы покрываются розовым. А Рон стоит посреди комнаты и ничего не может сделать.

Он пытается выпутаться, вырваться из этой паутины, и когда ему это наконец удаётся, он, весь грязный, выходит в коридор. Лестница ведёт только вниз – выше его спальни лишь чердак с сумасшедшим упырём. Ноги слиплись друг с дружкой, и шагать вниз по крутым ступеням очень неудобно.

Комната Перси – заперто. У Перси есть книги, зачем ему ночные гости?

Комната Билла и Чарли – заперто. Он бьёт кулаком в дверь, но Чарли и Билли, наверное, чем-то сильно заняты. Они не могут ему помочь - хватит того, что они носятся с ним днём.

Комната родителей – заперто. Мама и папа крепко спят, им нет никакого дела до их самого младшего сына.

Вдруг тапочек на ноге рвётся, прилипнув подошвой к ступени, и Рон скатывается вниз по лестнице кубарем. Ему больно, но он старается не кричать и не плакать, потому что теперь ни у кого больше не будет просить помощи. Хватит.

Кажется, он сильно расшиб коленку, но это ничего – заживёт. Он с трудом встаёт и пытается подползти к дивану в гостиной. Однако свободное место уже занято – там свернулась калачиком маленькая Джинни.

– Джин? Ты что тут? – он убирает за ухо прядку ярко-рыжих, как у него самого, сестринских волос. Сестрёнка вздрагивает и просыпается.

– Ой, Ронни… Я хотела умыться, но там света нет. А я не дотягиваюсь сама включить…

– Почему же ты не позвала меня?

– Ну, тебе же нет до этого дела… Вы, братья, только шутите и играте…

Рон приоткрывает рот от удивления. Ему казалось, что уж кто-кто, а Джинни – единственная девочка в семье – не испытывает проблем с поддержкой и вниманием.

– Джин, послушай! Знай, если вдруг с тобой что-то случится, если вдруг тебе понадобится помощь, я всегда приду. Просто позови, ладно? Не засыпай на диване, а закричи погромче, и я включу тебе свет везде, где только понадобится! Поняла, Джин?

Сестра вытаращивает на него огромные глаза, на которые, кажется, навернулись слёзы.

– Ох, Ронни!

Она вдруг порывисто обнимает его липкие плечи и утыкается лицом в грудь.

Миссис Уизли не решается будить утром детей, заснувших в обнимку на диване в гостиной; она только накладывает очищающее заклинание, чтобы снять липкие полоски жвачки.
Брат и сестра, самые младшие и одинокие, улыбались во сне.

запись создана: 23.01.2011 в 02:06

@темы: ГП, твАрьчество, фики

---

общепост

1. холивары такие холивары

2. я всё ещё хочу на ручки из-за того, сколько мне всего нужно отбетить за два, блеать, дня.

3. ненавижу когда огромные простыни постов не прячут под кат. особенно если там огромные туповатые тесты по два, блеать, метра. у меня палец устаёт колёсико мыши крутить, блеать. люди, кнопка "море" вам в задницу помощь!

4. у меня есть тупая привычка коллекционировать чеки из магазинов в кошельке. сегодня решила их разгрести (а там целая стопка, ещё мариупольские и московские остались). разгребла. нашла затерявшиеся среди чеков два косаря. живём, чо.

5. в четверг вечером автобус на кубану. у меня ещё не куплены сланцы и совершенно не собраны вещи. как всегда.

6. сплит ебашит на 19 градусов, а в доме всё равно страшная духота. на улицу выходить боюсь.

7. эти суки из "Нашего времени" заявили Анджелике: "А чо это она не ходит к нам на практику?!" йопт! я всегда знала, что подобные совковые газетёнки - гадюшник! идите в жопу! ненавижу, блеать! и глянцевые журналы мне улыбаются больше!

@темы: прогрессия психоза, личное, бред, мыслецвет

---

ах да, чо хотела сказать-то. сие с первого тура на ПФ моё. а во втором я не участвую и слава Мерлину))

Название: О книжной пыли и подвигах
Автор: Yellow
Рейтинг: PG-13
Тип: джен
Персонажи: Терри Бут, Ирма Пинс
Жанр: Общий, Драма
Саммари: "Люди будут гибнуть всегда. Но если ты спас хотя бы одного, это уже подвиг. Поверь, не каждому удаётся совершить в жизни подвиг. Кто-то всю жизнь прячется за книги, ищет в них спокойствие. И не спасает ничьи жизни, потому что боится".
Дисклэймер: всё чужое, кроме больной фантазии автора



Некоторые говорят, что Рэйвенкло — это диагноз. Что каждый, попавший на этот факультет, навсегда останется во власти книг и знаний, что меняется мировоззрение и взгляды на жизнь.

Фигня всё это, вот, что я вам скажу. Мы обычные.

Вот только я считаю, что это правильно — думать, прежде чем делаешь. Не бросаться на врагов с голыми руками только ради борьбы за правое дело, как это делают гриффиндорцы. Не помогать всем и каждому из-за врождённой доброты, как случается с хаффлпаффцами. Но и не молча смотреть, как пытают твоих сокурсников, как слизеринцы.

Этот дурацкий седьмой год обучения я буду вспоминать ещё очень долго, если выживу, конечно. В школе почти не осталось места, где можно чувствовать себя спокойно, не боясь получить Круциатусом в спину, — Выручай-Комната, собственная спальня да библиотека.

Мадам Пинс, обычно такая строгая, безоговорочно меня пускает, безоговорочно выдаёт книги, безоговорочно не выгоняет после отбоя. Я никогда не думал, что в ней ещё остались какие чувства, что ещё не всё её существо заполнено книжной пылью. Вот так и узнаёшь, что война меняет людей. Кого-то убивает, а кого-то наоборот возвращает к жизни и помогает не заржаветь окончательно.

В библиотеке я читаю то, что попадёт под руку, впитываю знания, как губка, в надежде, что они мне когда-нибудь пригодятся. Должны пригодиться, потому что в смерть Поттера, Уизли и Грейнджер я не верю. А пока они живы, у нас есть надежда. Призрачная, как Серая Дама, но всё же есть.

Я прихожу сюда, чтобы насладиться тишиной и спокойствием, спрятаться за стеллажи и помечтать, что там, за стенами Запретной секции, больше нет Кэрроу и Снейпа. Я рассказываю мадам Пинс о том, что опять пытали Лонгботтома, что Снейп снова назначил отработку в лесу Джинни и Полоумной Лавгуд, что Кэрроу авадят эльфов, когда недовольны количеством соли в супе... Я рассказываю ей и ловлю проблески эмоций на её лице, вижу, как она поджимает губы, как прикрывает глаза. И тогда мне кажется, что жизнь ещё не кончилась, раз у таких людей, как Пинс, ещё остались простые человеческие чувства, никак не связанные с просрочкой книги каким-нибудь нерадивым школьником.

* * *

— …И сбежали на драконе, представляешь, — шепчет Майкл мне на ухо за обедом. Мы стараемся не смотреть друг на друга и вообще не делать ничего такого, что может привлечь внимание Кэрроу — шептаться в этом подобии школы давно запретили. А потому Майкл еле разжимает губы и, наклоняясь к тарелке с картошкой, продолжает: — Где они сейчас — никто не знает. Говорят, что они спёрли какой-то артефакт из сейфа самих Ленстранжей.

Я кладу в рот очередную порцию картошки, монотонно жую и как будто чувствую движение шестерёнок в собственной голове.

— Вот что, Майкл, — также тихо отвечаю. — Ты сейчас отсядешь от меня подальше, на другой край стола.

— Что ты задумал?

— Увидишь.

Он пожимает плечами и почти сразу встаёт с лавки и уходит. Я смотрю на преподавательский стол — Кэрроу разговаривают друг с другом, а вот Снейп смотрит прямо на меня. Я ухмыляюсь прямо ему в лицо, а потом вдруг вскакиваю со скамьи, забираюсь на неё и, размахивая вилкой как мечом грёбаного Гриффиндора, начинаю орать во всё горло:

— Поттер жив! Он ограбил Гринготтс! — на меня смотрят все, присутствующие в зале, я выхватываю из толпы испуганный взгляд Майкла, вижу, как вскакивают со стульев Кэрроу, как ухмыляется Снейп, сложив руки в замок и положив на него подбородок. Я замечаю тысячу таких важных сейчас вещей: как загораются радостью глаза первокурсников, как мнутся и переглядываются слизеринцы, как улыбаются мне гриффиндорцы. А потому я кричу ещё громче: — Они ограбили Лестранжей! Они ограбили Гринготтс! Они способны на всё! Они смогут одолеть Того-Кого-Нельзя-Называть! Армия Дамблдора скоро выйдет на защиту Хогвартса!

В меня летит первое Обездвиживающее — я уклоняюсь и, спрыгнув с лавки, даю дёру. Бегу вперёд, вверх по лестницам, слышу нагоняющие меня тяжёлые шаги. Добегаю до четвёртого этажа и стараюсь свернуть в коридор.

— Круцио! — сбоку, и меня сразу пронзает нестерпимая боль. — Что, щ-щенок, доигрался?

Это Амикус, я вижу его сквозь кровавую пелену перед глазами.

— Откуда ты узнал об ограблении? Отвечай! — действие заклинания спадает, я тяжело дышу, распластавшись на каменном полу.

— Слухи, — отвечаю на полный ярости вопрошающий взгляд Кэрроу. И ухмыляюсь. В меня сразу летит ещё один Круциатус.

Кости как будто ломают на части, кожу, кажется, сдирают целыми пластами, и невозможно это остановить.

— Я буду пытать тебя, пока ты не начнёшь умолять меня прекратить, — шипит он и наклоняется совсем близко к моему лицу. Я вижу направленную на меня палочку, фокусирую на ней взгляд и стараюсь не думать о чёртовой боли, пронзающей всё моё тело. И это продолжается почти целую вечность…

А потом во время одной из самых сильных вспышек боли я взмахиваю руками и случайно выбиваю палочку из рук Амикуса. Наблюдаю, как она выписывает в воздухе круг, как бросается за ней Кэрроу и, недолго думая, поднимаюсь на нетвёрдые ноги и заворачиваю за угол. А там сразу же перехожу на бег, превозмогая боль во всём теле. Амикус кричит что-то за спиной, топает башмаками по каменному полу, а я сворачиваю в один коридор, в другой, в третий… Мне нужно добраться до Выручай-Комнаты, но я на четвёртом, а она — на седьмом. Я понимаю, что мне не добежать, что я так и останусь где-то здесь, и Амикус меня догонит и убьёт, точно убьёт.

А потом я поворачиваю в очередной коридор и оказываюсь прямо перед дверью библиотеки. Застыв на пару секунду, распахиваю её и вбегаю внутрь. Здесь пусто и успокаивающе пахнет книгами. Я упираюсь руками в колени и пытаюсь отдышаться. Из-за стеллажа выходит хмурая мадам Пинс.

— Мистер Бут? — удивляется она. — Вы же знаете, что здесь нельзя шуметь.

Я киваю. Она подслеповато щурится и, наконец, замечает моё состояние. Прикладывает ладонь к губам и спрашивает:

— Что случилось?

Я слышу, как кричит в коридоре Амикус, уже совсем близко.

— Спрячьте меня. Пожалуйста, мадам Пинс!

Она смотрит на меня долго, слишком долго — шаги Кэрроу уже совсем близко, — потом всё-таки отрывисто кивает и тянет за руку куда-то вглубь библиотеки. Перед одним из стеллажей шепчет пароль на латыни. Полки беззвучно отъезжают в сторону, открывая взгляду каменную винтовую лестницу.

— Быстрее! — шепчет она. Я захожу и усаживаюсь на ступени, стеллаж за мной также беззвучно становится на место. Дверь библиотеки с грохотом распахивается.

— Где он?! — слышу я разъярённый голос Амикуса. — Где этот паршивец?

— О чём вы, профессор? — тихо спрашивает мадам Пинс.

— Бут! Мне нужен Терри Бут! Я думаю, он где-то здесь. Ты его спрятала?

— Куда, простите? Это библиотека, а не лабиринт Минотавра.

— Чего?

Я прямо вижу, как мадам Пинс возводит глаза к потолку.

— Не важно. Здесь никого нет. Библиотеку вообще уже почти никто не посещает, профессор. Думаю, должна сказать вам за это спасибо, ведь это вы ввели у нас максимум… кхм… практических занятий. Так что прошу покинуть вас помещение.

— Но…

— Но если настаиваете, можете обыскать здесь каждый угол.

И Кэрроу обыскивает, сначала в одиночку, потом с присоединившейся к нему сестрой. Конечно же, они никого не находят.

* * *

— Это место, — мадам Пинс зажигает свечу и тушит Люмос, — когда-то использовалось библиотекарями для переписывания книг. Мы, подобно монахам маггловских монастырей, сидели здесь ночами и под светом свечей переносили важные знания с пергамента на пергамент.

Комнатушка совсем маленькая, в углу заваленный книгами стол и стул, напротив — потёртое кресло и маленький столик. Мадам Пинс садится на стул, указывает мне на кресло.

— С изобретением копировального заклинания эта комната оказалась не нужна. Но мы, библиотекари, из поколения в поколение передаём древний пароль. Собственно, ты первый человек, который увидел её, не работая в библиотеке.

Она сидит напротив, строгая, сжавшая губы в почти незаметную нить. Её мантия потёртая, залатанная в некоторых местах, а кожа — серая, похожая на книжную пыль. Когда я только поступил в Хогвартс, боялся мадам Пинс до дрожи в коленях. И то, что я всё равно продолжал ходить в библиотеку, несмотря на свой страх, было первым моим проявлением храбрости.

И я даже не знаю, радоваться мне этому или нет — ведь вот, к чему это привело. Теперь я бросаюсь в огонь, не задумываясь о последствиях. Будь когда-то по-другому, я бы не сидел здесь сейчас с синяками и ссадинами.

Вот только кому бы я был тогда нужен?

— Знаешь, — говорит вдруг мадам Пинс, как будто прочитав мои мысли, — тебе не стоит жалеть о содеянном. Ты всё делал правильно. То, что делают Тот-Кого-Нельзя-Называть и все его приспешники, включая Кэрроу, — ужасающе мерзко и страшно. Нельзя жить, прогибаясь под них. А вы, Армия Дамблдора, пытаетесь бороться с ними хоть как-то. Не всем на это хватит смелости…

— Какая разница, если люди всё равно гибнут?

— Люди будут гибнуть всегда. Но если ты спас хотя бы одного, это уже подвиг. Поверь, не каждому удаётся совершить в жизни подвиг, — она отводит взгляд и теребит пальцами подол мантии. Мне кажется, что сейчас она вся, такая неуверенная, разлетится пылью. А я пойму, что она, этот разговор и эта комната — просто морок, очнусь в коридоре, а Амикус продолжит меня пытать. — Кто-то всю жизнь прячется за книги, ищет в них спокойствие. И не спасает ничьи жизни, потому что боится.

Я улыбаюсь.

— Но вы же не такая, — говорю. — Вы уже совершили подвиг. Спасли человека. Спасли меня.

Она поднимает взгляд и смотрит на меня с какой-то материнской нежностью и благодарностью. И я понимаю её. Молча киваю и встаю.

— Пожалуй, мне пора. Наверное, Кэрроу уже ушли.

Мы спускаемся по ступеням обратно в библиотеку. Я подхожу к двери, открываю её и выглядываю в коридор — пусто. Оборачиваюсь. Та мадам Пинс, которую я видел в полумраке монашеской кельи, испарилась, как будто её и не было. Передо мной опять стоит обычная женщина, уставшая и строгая. Я хочу улыбнуться, но не могу — этой мадам Пинс я никогда не улыбался. Я только киваю и отворачиваюсь к двери. И когда я уже почти выхожу, мне вслед несётся тихое:

— Будь осторожен.

И я всё-таки улыбаюсь и отвечаю:

— Спасибо вам. За всё спасибо.

* * *

Когда на школу напал Тот-Кого-Нельзя-Называть, сражаться с ним вышли все. В том числе и строгая библиотекарша, которую никто особенно не любил. Она отважно сражалась и была смертельно ранена Сектумсемпрой.

Никто не понял почему, но умирала она с улыбкой на лице. Мне, простому рэйвенкловцу, кажется, что это из-за того, что она совершила подвиг. Намного легче умирать, если знаешь, что прожил жизнь не зря. Что есть кто-то, кто обязан тебе жизнью.

Что касается меня… Я никогда не задумывался, куда пойду после Хогвартса. А так как место библиотекаря теперь свободно, я всерьёз подумываю устроиться туда на работу. Тем более, я единственный, кто слышал пароль от комнаты за стеллажом. Свой подвиг, и не один, я уже совершил. Теперь мне можно спокойно заниматься тем, чем хочется, не задумываясь о том, какую практическую пользу я приношу этому миру. И никогда больше не жалеть о том, что моя жизнь слишком скучна или бесполезна. Я могу себе это позволить.

@темы: ГП, твАрьчество, фики

---

знаете, что я думаю? я думаю, что это судьба однажды я напишу вот это (стану креатифщегом, чо) и посвящу своё творение Пламчику, Альтер и Арлен

Какой вы фанфик?

Ваше имя Название: Жизнь за тебя Автор: креативщик Бета: подруга Фандом: оридж Пейринг, персонажи: главные злодеи Размер: миди Тип: фемслэш Жанр: стеб Рейтинг: NC-17 Предупреждения: пафос Саммари: Это мой первый фанфик, не судите строго.

все гадания на aeterna.qip.ru

---

блеать, я бечу идеальный текст. вы понимаете? и-де-аль-ный.

@темы: мнение

---

кхм. что было с дайрами? чья-то очередная шалость? или нацисты обозлились на то, что им теперь нельзя вести пропаганду в уютных днявочках и наслали на дайри силы Третьего Рейха?))

@темы: прогрессия психоза

---

"Свобода слова" проходит мимо меня. в смысле, написать я точно уже ничего не успею. читать и обозрять всё тоже не буду.

если кому-то нужно, принимаю заявки на критику. читать без заявки буду вряд ли. так что всё в ваших руках.

анонимные комменты, если что, у меня открыты всегда.

@темы: мнение

---

ах да, что хотела сказать. в песне "Вlood Like Lemonade" поётся о том, как священник после смерти своей жены начал пить кровь людей.
это какбэ намёк, что даже святые могут стать плохими мальчиками. ну, или девочками - соответственно))
фанфик всё равно не очень, а вот песня крута)) слушать и наслаждаться:


Название: Вlood Like Lemonade
Автор: Yellow
Бета: **Nimfadora**
Рейтинг: R
Тип: гет
Пейринг: Гарри Поттер/Ромильда Вейн, Кингсли Шеклболт.
Жанр: Общий.
Аннотация: Ромильда много курит, боится и уверяет, что её хотят убить. Гарри ищет ложь, теряет память и пьёт экспериментальные зелья. Гермиона волнуется, Кингсли заботится о простых гражданах. А на самом деле всё оказывается совсем не таким, как кажется. POV Гарри.
Отказ: герои принадлежат Джоан Роулинг, название – группе Morcheeba.
Комментарий: написано на Фест редких пейрингов «I Believe» по заявке №40: Гарри Поттер/Ромильда Вейн; постхог, А- , но можно драму. с интересным сюжетом, тайнами-загадками. "Так ты поможешь мне?" Автор уверен, что накосячил и выполнил заявку совсем не так, как того хотел заказчик. Особенно терзают сомнения по поводу «интересного сюжета». Название честно взято у группы Morcheeba, за что им спасибо.
Предупреждения: экспериментальные зелья, нецензурная лексика, жуткий бред.
Статус: закончен


Голова раскалывается, как будто я вчера целый день пил. Я открываю глаза – всё плывёт. Я в чужой кровати, не понимаю, как здесь оказался. Напротив сидит Рон и курит маггловскую сигарету с до боли знакомым запахом.

– Ну ты и встрял, друг, – говорит он. Я пытаюсь собрать мысли в кучу, но ничего не выходит. – Ну ты и встрял, – повторяет он и качает головой.

***

К этим серым стенам я настолько привык, что они действуют на меня успокаивающе. Любой другой оказавшись на этом месте стал бы нервничать, кричать о несправедливости или наоборот тихо молчать и грызть ногти – встречались мне и такие индивиды. А я люблю свою работу. И место, в котором работаю, люблю тоже, а потому только обвожу взглядом стены одного из кабинетов для допросов, тяжело вздыхаю и складываю руки на груди.

– И что же, вы совсем ничего не помните? – человек в аврорской мантии наклоняется ко мне через стол, уперев руки в дубовую гладкость столешницы. Я не помню его, хотя лично проверяю каждого претендующего на место в аврорате. А его вот не помню, но не говорю ему об этом – пусть не чувствует слабости начальника, даже если начальник оказался на месте подозреваемого. И сейчас я смотрю на него самым уничижительным взглядом, как на конченого дебила: сколько можно задавать один и тот же вопрос? Качаю головой, затем будничным тоном отвечаю:

– Нет, не помню. Последнее моё воспоминание – встреча с Ромильдой Вейн в кофейне «На том краю» недалеко от Голдерс Грин…

– Голдерс Грин? – удивлённо спрашивает он (Мастерс, кажется) и ухмыляется: – Не очень удачное место для свиданий*.

– Вот и я так подумал…


*Голдерс Грин – живописная местность Лондона с пустошью, крематорием и кладбищем. И ещё кучей всего прекрасного.

***

Ромильда Вейн, подперев рукой щёку, постукивает ложечкой по блюдцу и гипнотизирует экран маггловского телевизора с какой-то музыкальной мутью на нём. Я шагаю от двери к её столику, оставляя на серой плитке грязные разводы от тяжёлых ботинок. Сажусь в кресло напротив. Пенка в её капуччино уже давным-давно осела и прилипла белыми хлопьями к краям пузатой чашки. Вейн переводит на меня усталый взгляд:

– Ты опоздал на час, Поттер.

– Видимо, твоя сова попала в бурю, – оправдываюсь я. – Я аппарировал, как только получил письмо. И ещё минут десять блуждал по кварталу. – Обвожу взглядом почти пустое заведение, в дальнем конце сидит помятого вида джентльмен с недельной небритостью и пьёт пиво из высокого бокала, у барной стойки парочка молодых ребят, у обоих некоторое подобие ирокезов на голове. Ближе всех к нам – мужчина в светлом пиджаке и солнцезащитных очках, пьёт кофе из маленькой чашечки, с усердием жуёт жвачку и неотрывно смотрит в экран телевизора. – Что это за место?

Она пожимает плечами.

– Я не знаю. Я случайно на него наткнулась. В детстве мама водила меня в этот район, чтобы показать крематорий.

– Крематорий? – я вскидываю вверх брови. – А она не могла сводить тебя в зоопарк или, скажем, в цирк?

Ромильда морщит лоб, поджимает пухлые губки. Дуется и отводит взгляд.

– Вряд ли она могла себе это позволить. После смерти отца мы жили только на её зарплату библиотекаря. Когда меня пригласили в Хогвартс, она была счастлива – меня же там будут кормить, поить, да ещё и учить.

Она хватает лежащую на столе пачку сигарет и подкуривает. Руки её чуть дрожат. Прикрывает глаза и выпускает в потолок струйку дыма.

– Чтобы купить себе палочку и книги, мне пришлось всё лето разносить газеты.

– Я не знал, что у тебя всё было так сложно.

– А никто не знал, Поттер. Я тщательно это скрывала. И зачем рассказала тебе сейчас – понятия не имею. Нервы, наверное.

К нам, наконец, подходит официантка – короткая юбка и сиськи наружу – улыбается, спрашивает заказ. Я прошу мятный чай – она возводит глаза к потолку.

– Так зачем я здесь? – спрашиваю у Ромильды, когда официантка отчаливает.

– У меня проблема, Гарри, – она крутит на среднем пальце левой руки золотое кольцо. А потом наклоняется ко мне, и я невольно опускаю взгляд на белую кожу в вырезе её блузки – сглатываю. Шепчет: – За мной следят, Гарри, кто-то следит за мной. Мне кажется, они хотят убить меня.

Я смотрю ей прямо в глаза – в них страх. Ещё раз обвожу взглядом зал кофейни – всё те же лица. Внимательно смотрю на парня в очках. Официантка подносит мне чашку с чаем, отпиваю, обжигаю губу.

– Кто «они», Ромильда? И зачем они это делают?

Она качает головой.

– Не здесь, – говорит. – Мне нужно безопасное место, где точно не будет ушей.

– Аврорат, – ухмыляюсь я. Она опять машет головой. – Ладно, есть одна идейка.

Я встаю, кидаю не глядя на стол несколько купюр, иду к двери – парень в очках дёргается и провожает меня взглядом. Ромильда стучит по плитке каблуками.

Мы выходим под осенний лондонский дождь.

***

– Мистер Поттер, – скучающе-будничным тоном в стотысячный раз говорит Мастерс (или всё-таки Мэллерс?) и трёт виски пальцами. – Вы же понимаете, мистер Поттер, что сотрудничать с правосудием в ваших интересах.

Вообще-то не понимаю, потому что мне ещё никто не сказал, почему я, собственно, уже целый день сижу в этом кабинете. Раньше я сам допрашивал преступников в таких, точно также тёр виски и постукивал пальцами по столу. Кричал, убеждал, запугивал. А сейчас я с другой стороны стола – странные ощущения.

– Если вы поясните мне, что произошло, я расскажу вам всё, что знаю.

– Но вы же говорите, что ничего не помните.

– А что я, Мерлин дери, должен помнить?

– Что-нибудь важное, – патетично заявляет аврор.

– О, ну конечно, и как же я не догадался!

В моей жизни слишком давно не было Круциатусов.

***

Я привожу её на съёмную квартиру. Мы с Роном используем её, когда работаем под прикрытием или ночью. Гермиона нервничает, когда Рон приходит домой среди ночи. Джинни делает вид, что нервничает тоже, но мне кажется, ей по большому счёту плевать.

– И где это мы? – спрашивает Ромильда, подходит к окну и смотрит на улицу сквозь полупрозрачную занавеску.

– Тебе не нужно этого знать, – заявляю я. – Чаю? Или и так расскажешь мне, что происходит?

Она оборачивается и долго смотрит мне прямо в глаза. Я не отвожу взгляд, изучаю её радужку, в темноте кажущуюся почти чёрной. В комнате полумрак, она стоит совсем близко, и я, кажется, чувствую тепло и тревогу, исходящие от её тела.

– Чаю, – говорит она, прерывая зрительный контакт.

Я бреду на кухню.

***

– И что же она вам рассказала? – интересуется Мастерс.

Я развожу руками:

– А вот этого я не помню, господин аврор.

– Что ж, мистер Поттер. Министр распорядился добыть сведения любым доступным способом. И теперь у вас есть два варианта: либо вы быстренько всё вспоминаете, либо мы даём вам зелье. Экспериментальное, мистер Поттер. Которое, возможно, – он делает ударение на втором слове, – вернёт вам память. А может быть, и не вернёт. А может быть, отправит вас на тот свет. Все эти экспериментальные зелья… Разве можно им доверять? – он театрально возводит глаза к потолку. – Вам нравится такая перспектива?

– Я не понимаю, мистер Мастерс, – он хмурится, значит, всё-таки Мэллерс, – почему я должен что-то вспоминать. Тем более – почему я должен пить какие-то там экспериментальные зелья. Позвольте напомнить, что вы держите меня здесь уже почти сутки, а я всё ещё не знаю, по какой причине меня задержали. Вы ведь в курсе, что это – несоблюдение протокола?

Он смотрит пристально, сгибает пальцы и хрустит ими.

– Начальство, мистер Поттер, тоже задумалось над этим вопросом. И почему-то решило, что я должен сказать вам, с чего мы вас здесь держим. Я не вижу в этом смысла, ведь ясно, что в исчезновении замешаны вы, но начальство…

– В чьём исчезновении? – перебиваю я.

Он ухмыляется и возводит глаза к потолку.

– В исчезновении Ромильды Вейн, конечно же.

***

Ромильда крутит в ладонях большую красную чашку с отколотым краем – других у нас здесь нет. Смотрит в стол, то и дело тяжело вздыхает. Вид у неё такой беззащитный и несчастный, что мне хочется подойти к ней и погладить по голове, и сказать, что всё будет хорошо. Она похожа на промокшего под дождём котёнка, громко мяукающего в тёмном переулке.

– Первое письмо пришло пару недель назад, – прерывает она мои мысли. – Я не обратила внимания, посмеялась и выбросила его в камин. Через время пришло второе, потом третье, потом ещё и ещё. В каждом была одна и та же фраза, буквы были вырезаны из газеты и приклеены клеем. Как в детективах, Поттер, моя мама смотрела их по телевизору часами, когда я была маленькой.

– Что за фраза?

Она поднимает на меня взгляд – в глазах то ли паника, то ли слёзы.

– «Я иду за тобой».

Я откидываюсь на спинку кресла и складываю руки на груди. Принимаю задумчивый вид.

– А с чего ты взяла, что это угроза? Возможно, кто-то решил подшутить.

– А хвост ко мне приставили тоже исключительно ради развлечения?

– Парень в очках?

Она отрывисто кивает. Ставит чашку на стол, тут же хватается за подол собственной небесно-голубой юбки. Пальцы мнут тонкий шёлк, скручивают, бросают, хватают снова.

– Успокойся, Ромильда. Здесь ты в безопасности.

Она как-то нервно хмыкает и бросает взгляд за окно. Фонари на улице заглядывают в комнату, заливают призрачным светом стены и пол, чертят тенями по старому потёртому паркету. Дождь отбивает чечётку на крышах, вносит в этот унылый до бесконечности вечер свою лепту.

– Помоги мне, Гарри, – вдруг подаётся она ко мне всем телом. – Я заплачу тебе, сколько захочешь, заплачу, только помоги!

Я долго смотрю в её обеспокоенное лицо. Потом отрывисто киваю.

***

– Как давно вы знакомы с Ромильдой Вэйн, мистер Поттер? – лицо Мэллерса осунулось и посерело.

– Ещё со школы, – односложно отвечаю я. Кресло, в котором я сижу, кажется мне сейчас невероятно мягким, справа – столик, а на нём бутылка с тем самым экспериментальным зельем. Мне дали совсем чуть-чуть, а я уже чувствую себя вишнёвым желе на белоснежной фарфоровой тарелочке. Мне кажется, что я таю на солнце, а если попытаться воткнуть в меня ложку, то я спружиню и отпихну её на два метра. Поднимаю руку, смотрю на неё, и мне кажется, что она розовая и прозрачная. – Что за хрень…

– Всего лишь действие зелья, не беспокойтесь, – буднично сообщает аврор. Как будто каждый день видит перед собой говорящее вишнёвое желе, честное слово. Всегда поражался выдержке таких идиотов. – Расскажите лучше поподробнее про ваши отношения с Ромильдой.

– У нас не было отношений, – говорю я и чувствую, что речь моя замедляется, как будто кто-то подкрутил колёсико скорости воспроизведения на навороченном магнитофоне Дадли. Ему подарили такой на десятилетие. А мне подарили пару носков цвета заплесневелой брусники и пачку чипсов. Потому что я был хорошим мальчиком. А теперь я плохой и скоро разучусь говорить. – Она пыталась меня снять на шестом курсе, – голову клонит к левому плечу, за которым обычно стоит чёрт, такой чувак с рогами и красной кожей, я видел их на картинках в библиотечных книгах, во рту у меня пересыхает, будто кто-то насыпал туда жжёного сахара. Сухо и сладко, и мерзко, и язык разбухает и грозит вывалится на три метра из глотки. – Давала мне конфеты с привороткой, статья пятая закона об использовании условно разрешённых зелий, но Рон, сука такая, съел всё сам. Всегда говорил, что он претендует на мои лавры всенародного любимчика, – я обмякаю в кресле, вытягиваю ноги и откидываю голову на спинку. – А Ромильда была такой сексапильной девочкой, надо сказать. А я был принципиальным идиотом и спасал мир. Надо было плюнуть на всё, послать Волдеморта к чёртовой бабушке и умотать с Вейн на Майорку… А сейчас поздно. Потому что она пропала, а я женат. Вот так всегда, мистер Как-Вас-Там, вот так всегда…

Кажется, я слишком устал, а кресло слишком мягкое. Очень хочется спать. Хотя, если посудить здраво, зачем спать человеку-желе?..

***

– Кто может за тобой следить? Кому нужно на тебя покушаться?

Ромильда пожимает плечами.

– Да очень многим, Поттер, не поверишь. Когда мой муж умер и оставил мне все свои миллионы, у меня резко появилось очень много врагов. Непомерно много.

– Ты была замужем?

– Ну да.

Я возвожу глаза к потолку.

– Давай, расскажи мне о своей жизни. О ближайшем окружении, друзьях, родственниках. Я же ничего о тебе не знаю.

– Так значит, ты поможешь мне?

– Я постараюсь.

Улыбка у неё нежная и одновременно слегка развратная – крышесносное сочетание.

– Что ж. Да, я была замужем. Дважды. О первом браке я говорить не хочу. А мой второй муж умер полгода назад от инсульта и оставил мне неплохое наследство…

– Уж не хочешь ли ты повторить подвиги небезызвестной матушки Забини?

– Нет, ты что, её подвиги невозможно повторить, – она заливается громким смехом, и я задумываюсь: а так ли уж она испугана и опечалена?

***

Меня поят зельем уже третий день. Все эти дни я пребываю в непонятном состоянии, не могу думать, не могу вообще ничего. Но память постепенно возвращается, невнятными клочками, похожими на девонширские облака. У меня в голове пусто, лишь летают непонятные образы, и я наслаждаюсь этой пустотой.

Во сне ко мне приходит Ромильда. Она манит меня к себе, напевая какую-то детскую песенку, танцует, кружится на месте. На ней полупрозрачное белое платье, подол подметает несуществующий пол. Ромильда взмахивает длинными кудрявыми волосами и смеётся, смеётся, смеётся… Вокруг неё летают бабочки, садятся на платье, а потом взлетают, оставляя её стоять передо мной обнажённой. Я смотрю на неё и не могу насмотреться, особенно на милую маленькую родинку прямо рядом с ложбинкой пупка.

После я просыпаюсь почему-то в холодном поту и дышу загнанно.

О Джинни и детях в эти дни я почти не думаю.

***

У Ромильды не дом – целый особняк. Она озирается по сторонам, когда открывает замок простым маггловским ключом, а потом шепчет что-то себе под нос, снимая магическую защиту с дома. Отключает сигнализацию, набирая девятизначный код на специальной панели.

– Зачем тебе сигнализация и ключ? Ведь легче лёгкого открыть их с помощью обычной Алохоморы.

– Видишь ли, Поттер, мой второй муж был магглом. Нефтяным магнатом, если тебе это о чём-то говорит. Он не знал, что я волшебница, вообще не знал о существовании магии, а потому было бы несколько странно, если бы мы не запирали дом маггловскими способами, не находишь?

– Нахожу.

– Поэтому кроме магической защиты я ставила обычную. Всё дело в том, что, если ты знаешь код и у тебя есть ключ, чары пропустят тебя. А вот если нет…

Она заходит в просторный холл, стягивает с плеч мантию – я только сейчас понимаю, что она больше похожа на обычный женский плащ. Снимает туфли на пятнадцатисантиметровых каблуках и босиком проходит в комнату.

– Сделай кофе, – говорю.

– Мы познакомились в Риджентс Парке, – как бы продолжает она разговор и идёт по коридору в кухню. Я следую за ней, осматривая дом. – Я сидела на лавочке и рисовала, он подошёл и предложил купить у меня картину.

– Ты ещё и рисуешь? – интересуюсь я и останавливаюсь около одного из полотен в коридоре.

– Нет. Но я же волшебница, Поттер. Это ничего не стоит, если знаешь нужное заклинание.

– О, ну конечно.

– Джорджу очень нравилось, как я рисую…

– Как ты делаешь вид, что рисуешь, ты хотела сказать. – Она резко оборачивается и прожигает меня взглядом. – Нет, ну а что. Тот факт, что ты врала ему, подтверждает, что ты можешь сейчас врать мне, Ромильда. С чего я должен тебе верить и помогать? Ты говоришь, что за тобой следят, но я с тобой целый день и не видел ни одного косого взгляда. Ты говоришь, что тебе присылали письма с угрозами, но вот мы пришли к тебе домой, а ты не спешишь мне их показывать. Что я должен думать?

Она смотрит пристально, в руке у неё изящная фарфоровая чашечка, и мне на мгновение кажется, что сейчас она запустит ею мне в голову, прямо между глаз. Но она медленно опускает её, ставит на стол.

– Я… Гарри… Я просто боюсь, понимаешь?

Да я вообще очень понимающий. Только у меня есть подозрение, что вся её история придумана от начала до конца. Зачем – это уже второй вопрос. А она смотрит на меня и молчит. Я уже готов развернуться и уйти из этого дома, в который меня зачем-то затянула Ромильда Вейн, с которой я, собственно, и не общался толком с самой школы, да и в школе мы были далеко не лучшими друзьями.

А у неё, кажется, глаза на мокром месте – подозрительно блестят. И я теряюсь – всегда терялся при виде женских слёз. Она опускает взгляд, опять берёт в руки маленькую кофейную чашечку, крутит её в руках, вертит, стучит по ней длинными ноготками. Непонятно всхлипывает и смотрит на меня:

– Гарри, – говорит. – Я… Я…

Качаю головой, развожу руками:

– Какого чёрта, Вейн?..

Вдруг в дверь звонят. Ромильда дёргается и роняет чашку на пол, та разбивается на множество осколков, белыми снежными хлопьями разлетающиеся по полу. А у Ромильды в глазах ужас, настоящий ужас, и руки её мелко дрожат. Она зачем-то качает головой и пятится назад, пока не натыкается на кухонный стол, нежно-зелёный и усыпанный хлебными крошками. Я разворачиваюсь и собираюсь идти открывать.

– Не надо, – вдруг шепчет она почти неслышно. – Не открывай, Гарри. Не ходи к этой чёртовой двери.

– Почему? – спокойно спрашиваю я. Ну, в самом деле, кто, она думает, там? Джек-Потрошитель?

– Останься здесь, со мной.

Она в два шага преодолевает разделяющее нас расстояние и прижимается к моей груди, утыкаясь лицом куда-то в шею. И обнимает, крепко и сильно, и в этом объятье нет ничего личного и интимного, в нём только детское желание спрятаться. Я кладу руки на её напряжённую спину и поглаживаю. И впервые за эти сутки понимаю, насколько она на самом деле напугана. Мне становится невероятно стыдно за то, что я не верил ей, за то, что обвинял пять минут назад.

А в дверь опять звонят, звонкая трель на высокой ноте режет пространство вокруг нас огромным мясным ножом, оставляет после себя пустоту и тишину, набатом бьющую в ушах.

– Надо открыть, – шепчу я куда-то в её пушистые волосы. Она только еле заметно качает головой.

За окном медленно опускаются сумерки, погружая сад и выложенную брусчаткой дорожку к дому в играющий тенями полумрак. Мы стоим посреди кухни минут десять, прислушиваясь. В дверь больше не звонят.

А потом я беру её за руку, и мы идём к двери вместе. Ромильда даже не пытается сопротивляться, просто бездумно идёт вслед за мной. Направив палочку на дверь, я резко открываю её, ожидая увидеть что угодно – не зря же Ромильда так боится.

Но там никого. Пусто. Я облегчённо вздыхаю и опускаю палочку. Сзади щёлкает зажигалка – оборачиваюсь. Ромильда подкуривает тонкую сигарету дрожащими руками.

– Ты хотел доказательств? – вполне спокойным голосом спрашивает она и несколько раз нервно сбивает воображаемый пепел с сигареты. – Так ты их получил.

Она указывает куда-то вниз. Я смотрю и вижу лежащий на каменных ступенях в метре от нас невозможно белый в опустившихся сумерках конверт.

***

– И что же было в конверте? – невозмутимо спрашивает Мэллерс.

– А вам это интересно? – спрашиваю я зачем-то, продолжая с упоением мешать давно уже растворившийся сахар в пластиковом стаканчике с кофе.

– Невероятно, – отвечает аврор и, еле сдерживая зевок, смотрит на наручные часы.

Я наблюдаю за ним, закрыв один глаз – так мне лучше видно. Когда смотрю двумя сразу, пространство вокруг начинает плыть и двоиться.

– Там была одна единственная фраза. – Я меняю тон на, как мне кажется, зловещий и издаю: – «Я иду за тобой».

– Значит, Вейн не врала?

Пожимаю плечами:

– Значит, не врала.

Вечера здесь проходят медленно и скучно – когда действие зелья заканчивается, я становлюсь похожим на амёбу – ничего не хочу и почти ничего не могу. Я рассказываю Мэллерсу то, что сумел вспомнить – иногда куски по несколько часов, а иногда – какие-то жалкие отголоски эмоций и чувств. За три дня здесь мне удалось воссоздать день там, и по выражению лица аврора и проверяющего меня время от времени медика я понимаю, что дела идут далеко не так быстро, как они ожидали.

Все эти три дня меня не отпускают домой – я всё ещё считаюсь подследственным. Я не получал ни единого письма из дома, меня никто не навещал.

У меня только одно развлечение – становиться вишнёвым желе и, погружаясь в приятную полудрёму, вспоминать события двухнедельной давности. Зелье дарит чертовски приятные ощущения, похожие на те, что возникают после принятия экстази – мы с Роном как-то наглотались этой гадости, когда расследовали дело о незаконном распространении зелий, обладающих наркотическим эффектом, в маггловских барах. Тогда мне совсем не хотелось ни начинать, ни продолжать употребление наркоты, будь она хоть маггловского, хоть магического происхождения. А вот сейчас я действительно начинаю понимать, почему люди подсаживаются на подобную хрень.

– Мистер Поттер, – аврор смотрит на меня ничего не выражающими глазами. – А что было дальше?

Я привычно пожимаю плечами.

– Тогда придётся выпить ещё дозу, мистер Поттер, – он подаётся ко мне, внимательно всматривается в глаза.

– Ну, давайте выпьем, раз надо, – отзываюсь я. Аврор патронусом вызывает врача. Через минуту тот приходит, халат его такой жёлтый , что мне больно на него смотреть – глаза начинают слезиться.

Врач молча наливает очередную порцию зелья, я молча выпиваю. Он меряет мне температуру, я распластываюсь в мягком кресле. Он считает мой пульс, я прикрываю глаза и чувствую первые волны разливающегося по телу тепла.

Мэллерс напротив меня что-то говорит вполголоса врачу – я пытаюсь не вслушиваться. Я пытаюсь сделать так, чтобы вокруг наступила тишина…

Дверь в комнату с оглушительным грохотом открывается. Я с усилием поднимаю отяжелевшие веки – на пороге стоит злая как чёрт Гермиона.

– Гарри! – кричит она, и у меня закладывает уши. – Что они тут с тобой делают, Гарри?

Я заторможено улыбаюсь и выдавливаю из себя:

– Привет, Гермиона.

– О, Гарри! – на глазах у опешивших мужчин, она подбегает ко мне и стискивает в объятьях. Я почти слышу, как трещат у меня кости, как будто их сдавило прессом с двух сторон. Удивлённо смотрю на Гермиону – вот это сила.

– Мисс! Эй, мисс! – кричит пришедший в себя Мэллерс. – Вам нельзя здесь находиться!

– Да плевать я хотела! – кричит Гермиона, а когда Мэллерс тянется за брошенной на стол палочкой, показывает ему удостоверение – Отдел магического правопорядка, замглавы, мол, приткись, придурок, не на того лаешь. Мэллерс молча садится в кресло.

– И выговор за то, что не знаете начальство в лицо.

Мэллерс неприятно ухмыляется, а Гермиона поворачивается ко мне:

– Как ты? – проводит рукой по моим волосам. – Я испереживалась вся. И Джинни тоже – третий день плачет. За что они тебя забрали, Гарри?

Я смотрю на неё и улыбаюсь.

– За подозрение в похищении Ромильды Вейн, – говорит аврор.

– Что за бред? Гарри не общался с ней с самой школы! У них не было ничего общего – так чего ему с ней общаться и тем более её похищать! – отрезает Гермиона строгим голосом.

– Уж спросите об этом мистера Поттера. Только, боюсь, вряд ли он сможет сейчас вам сказать хоть что-то.

Гермиона смотрит сначала на него, потом на меня. Долго так смотрит, упорно. Мне вдруг начинает казаться, что глаза её темнеют. Темнеют, темнеют и становятся абсолютно чёрными. А потом чернота из них начинает выливаться, превращаясь в грозовые тучи, бурлящие, как в тот день, когда мы с Ромильдой сидели у неё дома, в тот вечер, когда принесли письмо. Была гроза, мы разожгли камин. Ромильда рассказывала мне о своём муже, а на улице гремел гром, она дёргалась от каждого шума, роняла сигарету, подпаливая пушистый ковёр кремового цвета, в котором ноги утопали, будто в снегу, а я сидел напротив и смотрел в камин, и слушал её, и думал…

***

Первые раскаты грома заставляют нас обоих вздрогнуть и закрыть дверь в дом. Ромильда щёлкает тремя замками, меняет код на сигнализации, ставит дюжину защитных чар. Потом прячет лицо в ладонях и прислоняется к стене.

Я молча наблюдаю за ней, потом подхожу и обнимаю.

– Пойдём, – шепчу. – Пойдём в гостиную.

Сжимаю в руках злополучное послание, мну белый лист и точно такой же белый конверт. Ромильда дышит отрывисто, хватает меня за ворот пиджака, притягивает к себе.

– Я боюсь, Гарри.

– Я рядом, – шепчу. – Не бойся. Всё хорошо. Мы найдём этого придурка.

Тяну её в гостиную, усаживаю на диван, еле отдирая её руки от себя. Она обнимает себя за плечи, с ногами залезает на диван, прикрывает глаза.

Она дёргается от каждого шума, почти вскакивает от раскатов грома. Я разжигаю камин заклинанием. Тени начинают скользить по стенам, селятся по углам комнаты, рисуют в воображении невероятных страшных животных.

– Темнота, – вдруг говорит Ромильда. – Темнота, тени… То, во что нельзя вглядываться. Если долго вглядываешься в темноту, обязательно увидишь что-нибудь страшное.

Она прикуривает сигарету.

– Дурацкая маггловская привычка, – говорит. – Ужасная. Невозможно от неё отделаться.

Ухмыляется, отмахивается от едкого дыма, вздрагивает от вспышки за окном.

– Надо бы окна закрыть.

Я молчу и стараюсь не двигаться.

– Знаешь, – как бы продолжает она, – когда Джордж умер, мне было очень хреново. А ни один из этих идиотов, которые притворялись его и моими друзьями очень долгое время, даже не посочувствовали. То есть, они сделали вид, конечно же, прислали цветы, состроили горькие мины на похоронах, а потом начали поливать меня грязью. Говорили, будто это я его свела его в могилу. Говорили, будто я гонялась за его деньгами.

– А ты разве не гонялась? – спрашиваю.

– Конечно, нет, Поттер, как ты мог такое думать обо мне? Я любила Джорджа. Что бы там ни было, я его любила. Да и деньги у меня были свои, и немалые. От первого мужа.

– А первый муж тоже умер своей смертью?

– Ему были девяносто шесть лет. Он пил, курил, ругался матом и всю свою сознательную жизнь шлялся по проституткам. У него были сифилис, цирроз и рак лёгких. Как ты думаешь, от чего он умер?

– От любви к тебе, – отвечаю, и она, наконец, издаёт нервный смешок.

– Угадал.

– Зачем вы тогда поженились, если он был… кхм… таким?

– Потому что мне были нужны его деньги, а ему нравилось, как я рисую.

– Ты и его дурачила своим рисованием?

– Живопись вообще универсальная вещь, Гарри, – отвечает она и тушит сигарету в стоящей на столике рядом пепельнице. И сразу же подкуривает ещё одну – я морщусь. – У Луи – так звали моего первого мужа – не было ни детей, ни других родственников. У него даже не было друзей. У него была собственная коллекция произведений искусства и пара миллионов в швейцарском банке. И когда встал вопрос, кому это всё оставлять в наследство, он решил отдать свою коллекцию Музею изобразительных искусств. А я случайно оказалась агентом, которого направили к нему для оценки подлинности картин.

– Случайно ли?

– Это уже не важно. Главное – что мы разговорились, и он предложил мне выйти за него…

– И музей остался с носом.

Она ухмыляется.

– А потом он умер.

– Как мило с его стороны.

– Действительно, – она затягивается посильнее. – Потом я встретила Джорджа и влюбилась. Честное слово, Поттер. Я не собиралась больше выходить замуж, но увидела его – и пропала. И с ним я прожила счастливо пять лет. И я его не убивала. Не травила, не заставляла прыгнуть с крыши под Империо. Просто однажды у него случился инсульт. И врачи не смогли его спасти, – она вдруг резко встаёт, подходит к буфету и достаёт оттуда бутылку с коньяком и стакан. Наливает немного, выпивает залпом, наливает ещё, выпивает. Морщится, закашливается, шепчет что-то в духе «какая мерзость». Потом достаёт ещё один стакан, наливает и в него тоже, протягивает мне и опять садится на диван.

– Знаешь, я всегда считала, что любить человека – это как есть арахис. Ешь-ешь, и он тебе уже даже надоел, а осталось ещё так много, и рука сама тянется за очередной порцией, и оторваться невозможно. Я думала, что любовь – это фикция, которой не существует. Есть страсть, есть влечение, симпатия, дружба, желание позаботиться… Да что угодно. А любви не существует. А когда Джордж умер, у меня внутри поселилась боль. Тупая, ноющая, пульсирующая, похожая на зубную. И болит оно где-то вот здесь, – она дотрагивается до собственной груди. – Болит до сих пор, Гарри. Каждый раз болит, когда я смотрю на кого-то другого, каждый раз, когда к кому-то другому прикасаюсь. А эти придурки говорят, что я свела Джорджа в могилу…

Гроза за окном набирает обороты, я слышу, как тяжёлые капли бьют в оконное стекло, как гремит где-то гром. Камин почти не греет, и окно в дальнем конце комнаты открыто, тяжёлая гардина, закрывающая его, бьётся от ветра, как загнанная в клетку птица. Ромильда сидит напротив меня, курит и пьёт коньяк мелкими глоткам, устремив взгляд в камин и гипнотизируя его. Она совершенно не кажется домашней, как это можно было бы предположить. Она кажется одинокой, глубоко несчастной женщиной.

– Ты любишь свою жену, Гарри? – вдруг спрашивает она и смотрит на меня из-под опущенных ресниц.

– Люблю, – робко отвечаю я, не зная, чего ждать от этого вопроса.

– Почему же ты тогда уже больше суток проводишь со мной и ни разу не отправил ей сову?

– У тебя нет совы.

– На чердаке, Поттер. К тому же, ты мог отправить сову из своей квартиры прошлой ночью.

– Ну, Джинни привыкла, что у меня задания.

– Ха, конечно. Если муж – глава аврората, то жене осталось только терпеть, – усмехается она. – Вы, мужчины, иногда бываете дикими сволочами. Джордж тоже всё время задерживался на работе. У него была своя фирма, и он постоянно сидел там, иногда даже выходные проводил на работе. А мне оставалось только куковать здесь и заниматься своими делами. Он зарабатывал деньги, ещё больше денег, чем больше – тем лучше. А я тупо смотрела в окно на дорожку и ждала, когда же подъедет к воротам его Порше. И все считали, что я счастлива. Что я должна быть счастлива. Только иногда этого не хватало.

Я отвожу взгляд и смотрю в пол – ведь я поступаю с Джинни точно также. И она терпит, ничего не говорит. Она всегда меня поддерживает, пусть даже молча. И старается делать вид, что не нервничает, только для того, чтобы я тоже не волновался лишний раз.

– А когда он приходил домой, я встречала его неизменной улыбкой, кормила ужином, а потом тащила в какой-нибудь клуб или просто в кино. После, дома, он часто говорил мне, что у меня вместо крови – лимонад, что из-за этого я способна не обращать внимания на неурядицы и находить счастье в каждом мгновении, – она утирает тыльной стороной ладони глаза. А потом горько усмехается: – Когда оглашали завещание, его лучший друг сказал мне, почти цитируя эти слова, что я пью чужую кровь как лимонад, высасываю через трубочку и наслаждаюсь. Так и сказал, Гарри, при всех. Вот, что было.

– Как зовут этого парня?

– Кордуэлл. Джереми Кордуэлл. Он держит сорок пять процентов компании моего мужа. Точнее, теперь уже моей компании.

– Думаешь, это он преследует тебя?

– Вряд ли. Но я не уверена. Я вообще уже ни в чём не уверена, Гарри.

– Ромильда, ты же понимаешь, что это – забота маггловской полиции, а не аврората.

– Я знаю. Но я боюсь обращаться в полицию. В маггловском мире у меня совсем нет друзей, понимаешь…

Я замолкаю – не знаю, что ещё сказать. Думаю, что нужно будет сделать, к кому обратиться, как помочь Ромильде. Она в это время кладёт голову на диванный подлокотник, поджимает под себя ноги и задумчивым взглядом смотрит в камин. Я думаю, что нужно послать сову Джинни; домой аппарировать не получится – оставлять Ромильду одну очень не хочется, вдруг этот Джереми (или кто там за ней гоняется) действительно серьёзно настроен?

Минут через десять Ромильда засыпает. Я беру лежащий рядом плед, укрываю её. Закрываю, наконец, окно. Решаю всё-таки отправить Джинни сову. Стараясь не разбудить Ромильду, выхожу из комнаты и ищу кабинет. Там открываю один из ящиков стола в поисках бумаги и ручки. Но в ящике оказывается стопка фотографий. С каждой из них на меня смотрит лицо Кингсли Шеклболта, Министра Магии.

***

Я открываю глаза и пытаюсь сфокусировать взгляд. Кто-то с силой сжимает мою правую руку, отдалённо напоминая дьявольские силки – тепло и влажно.

Поворачиваю голову – Гермиона, на лице тревога.

– Гарри! – выдыхает она. Я поднимаю свободную руку, тяжёлую, как грузовик с кирпичами, и провожу по лицу. Потом осматриваю комнату. Прямо напротив меня сидит Кингсли Шеклболт, Министр Магии. Я начинаю ржать.

– Что смешного? – интересуется он.

– Не поверишь, Кингсли, – сквозь смех произношу я. – Ты мне снился.

***

В баре полумрак и сильно накурено. Ромильда идёт прямо к барной стойке, сразу видно, что была здесь не раз. Я плетусь следом, держа руки в карманах и ссутулившись. Мне кажется, что так я становлюсь меньше и незаметнее. Смотрю по сторонам, запоминаю лица немногочисленных посетителей.

Когда утром она проснулась, я ничего не сказал ей об обнаруженных фотографиях, но сейчас они оттягивают карман джинсов. Я невольно поглаживаю их края кончиками пальцев и думаю, постоянно думаю, что они делали у Ромильды в столе и зачем они ей нужны.?

Фотографии там непростые. На некоторых Кингсли находится в компании красивых блондинок, иногда обнажённых. А на некоторых он сам без одежды. И вытворяет такое… Собственно, я никогда не думал, что наш прекрасный Министр способен на подобное. И никогда не думал, что на такое способна Ромильда. В смысле, держать такие фото у себя, ведь ими обычно шантажируют.

Кстати, она на фотографиях тоже присутствовала. Обнимала Кингсли, прижималась к нему, а тот лыбился в камеру своей белозубой улыбкой .

Меня всё больше терзают сомнения, что вся её история выдумана. Но зачем ей тогда я, понятия не имею. Возможно, за ней и правда кто-то гоняется. И думаю, она точно знает, кто это, только почему-то не говорит мне. Может быть, она уже шантажировала кого-то подобными фотографиями, и теперь этот кто-то за ней следит?

Но спросить напрямик я не могу.

Иногда мои мысли перескакивают на совершенно другие предметы. Например, какие длинные у неё ноги. Какая красивая грудь. И ещё постоянно всплывают воспоминания о том, как утром она вышла из душа абсолютно голая и, увидев меня, спокойно заявила, что забыла о том, что в доме есть ещё кто-то. Слишком спокойно.

И после этого я тоже задумываюсь, чиста ли её совесть.

– Две текилы, пожалуйста, – мы подходим к стойке, и Ромильда кладёт на неё десятифунтовую банкноту, а потом оборачивается ко мне. В полумраке бара её глаза светятся потусторонним светом. – Ты знаешь, Поттер, что текила – одна из прекраснейших вещей на свете? Она находится, пожалуй, где-то наравне с живописью модернистов и сексом.

Ромильда опирается локтями на стойку, вырез на блузке открывает длинную шею, грудь обтянута тканью, и кажется, что если расстегнуть ещё одну пуговичку сверху... Я сглатываю и вытираю вспотевшие ладони о джинсы.

– Нет, не знаю. Но ты можешь меня просветить, – говорю я, и хочу сам себя ударить по голове за несдержанность. И напоминаю себе, что я верный муж и любящий отец, что в мои планы не входит даже лёгкий флирт с кем бы то ни было. И что мне нужно узнать, что за игры она затевает, и…

– По какому из трёх пунктов? – ухмыляется она и откидывает волосы. А мой разум, кажется, отключается, потому что я отвечаю:

– По двум. Живопись модернистов меня интересует мало.

Ромильда облизывает губы, и мне хочется поцеловать их, чтобы больше не блестели так развратно. Я подхожу ближе, приближаю к её лицу своё, ловлю взгляд…

– Текилу принесли, – шепчет Ромильда и ухмыляется. – Не спеши, Поттер. Начать стоит всё-таки с текилы.

Я опускаю взгляд, отворачиваюсь, отхожу на пару шагов. Хочется провалиться сквозь землю, но я только сажусь на высокий барный табурет.

– Так, значит, – как ни в чём не бывало, начинает Ромильда. – Сыпешь соль, вот сюда, этой же рукой берёшь напиток, другой – лайм. Запомни: соль, текила, лайм. Это просто.

Она слизывает соль с ребра ладони, лёгким движением руки опрокидывает в рот стопку текилы, закусывает тонким ломтиком лайма. Я киваю и пытаюсь провернуть эту несложную на вид махинацию. Конечно же, соль рассыпается, текила проливается за шиворот, и только лайм в целости и сохранности добирается до моего рта.

– Первый блин комом, – смеётся Ромильда, а потом наклоняется к моей шее и слизывает текилу прямо с кожи. Поднимает голову, смотрит на меня с вызовом, а я сижу в полнейшем шоке – никогда и никто ещё не делал со мной такого. В смысле, в этом нет, наверное, ничего экстраординарного, но каждое её действие приводит меня в состояние экстаза. Я не знаю, почему, честное слово, не знаю. А она вдруг спрашивает будничным тоном: – Так зачем мы здесь, Поттер?

– Ловим на живца, – честно отвечаю я, по привычке потирая шрам на лбу. Он уже не болит хрен знает сколько времени, а дурацкая привычка всё ещё осталась. – Если тебя пасут, то через время твой хвост присоединится к нам.

– А, понятно. Но пока хвост не присоединился, мы можем получить удовольствие от жизни?

Я киваю. Она улыбается. Потом, повернувшись к бармену, просит ещё две текилы.

***

– Что твои фотографии делали у Ромильды Вейн? – спрашиваю я без обиняков у Кингсли.

– Какие фотографии? О чём ты, Поттер?

– У неё была целая стопка твоих фотографий! Мерлин дери, Кингсли, что у тебя было с Ромильдой?

– Эй, Гарри, успокойся.

– Почему вы все проявляете такое участие в этом деле? Почему этот херов аврор, – я киваю на Мэллерса, – как стервятник всё у меня выпытывает? Какого чёрта, Кингсли!

– Он не аврор, он невыразимец.

– Тем более!

– Слушай, Поттер, остынь, – заявляет он.

– Это всё, что ты можешь мне ответить?

– Да.

Я затыкаюсь. Киваю, закрываю глаза и затыкаюсь. К горлу подкатывает тошнота. Мне на всё плевать.

– Что здесь происходит, Кингсли? – робко спрашивает Гермиона.

– Это на него так влияет зелье.

– Кстати, насчёт зелья… – начинает она.

– Оно безвредно, Гермиона, успокойся. Просто позволяет расширять сознание до пределов, способных преодолеть любой Обливиэйт. Новое слово в медицине, кстати. Позволит вытащить большинство больных с этажа смертников в Мунго.

– А Гарри у нас, значит, подопытный кролик, так? – почти шипит от негодования Гермиона. Я открываю глаза и вижу, как раздуваются у неё ноздри.

– Он подписал согласие.

– Ну конечно. А действительно, Кингсли, почему это дело так важно? У нас люди пропадают не то, чтобы часто, но пропадают. И ни за кем так не бегают, чтоб с невыразимцами и экспериментальными зельями. Что с Ромильдой не так?

– Всё с ней так. Более чем так. Министерство заботится о каждом гражданине нашей страны! – пафосно говорит он и даже, кажется, гордо расправляет плечи. – А сейчас позволим Гарри выпить ещё одну порцию и вспомнить всё до конца.

– Что, ещё одну? Сразу? – удивляется Гермиона.

– Быстрее закончим – быстрее Гарри сможет отсюда выйти. И вообще, поверь, если бы зелье было опасным, я бы не стал давать его Гарри. Или ты думаешь?..

– О, нет, конечно. Просто я переживаю, Кингсли.

Он кивает и просит Мэллерса позвать врача.

Я выпиваю ещё порцию, Гермиона сжимает мою руку. Я смотрю прямо ей в лицо, чувствуя, как жар растекается по телу.

Она улыбается и смотрит на меня подбадривающе. По крайней мере, я думаю, что это – подбадривающе. У неё на лице вдруг начинают распускаться красивые голубые цветы. Первый – на подбородке, второй – прямо на левом глазу, потом ещё и ещё. А я почему-то думаю о Джинни. О том, что она уже совсем не так красива, как была в школе. После рождения трёх детей – не мудрено. Думаю, что скоро она станет похожей на Молли. Но я её всё равно люблю.

А цветы на лице Гермионы мерцают похожим на неон голубым. Я ухмыляюсь от уха до уха, опять начиная ощущать себя тем самым желе. Потом вспоминаю обнажённую спину Ромильды: как волосы волнами падали на неё, как Ромильда по-кошачьи прогибалась в спине, выставляя себя напоказ.

Я ухмыляюсь и выговариваю опухшим внезапно языком:

– Если я подохну… Передай Джинни… Что у неё большая задница…

Гермиона дёргается, цветы на её лице скидывают лепестки…

***

– Вторая бутылка была одноз… однозначно лишней, – еле выговариваю я заплетающимся языком и откидываюсь на жёсткую спинку стула. Ромильда смеётся справа от меня и стряхивает пепел мимо заполненной окурками пепельницы.

– Да ладно, весело же.

Неоновая лампа прямо у меня над головой светит в такт музыке – перед глазами у меня уже битый час пляшут разноцветные пятна.

Я расслабляюсь, прикрываю глаза и даже почти засыпаю. Биты музыки сменяются на что-то более мелодичное, я плыву вместе с ними куда-то в кружащуюся перед глазами неизвестность. Чувствую, как Ромильда кладёт голову мне на плечо – волосы щекочут шею. Чувствую, как она проводит рукой по моей груди, расстегивает пуговицы на рубашке, прикасается холодными пальцами к коже. Чувствую, как она поворачивает голову и проводит языком по моей шее. И я совсем не против, потому что всё то, что она делает, очень гармонично вписывается в антураж сегодняшнего вечера. Я растворяюсь в музыке и её прикосновениях, и уже думаю, куда бы аппарировать – к ней или ко мне в квартиру.

– Ко мне, – будто прочитав мои мысли, шепчет на ухо Ромильда. Я киваю, встаю на нетвёрдые ноги и кладу на стол несколько купюр из кармана.

Она тянет меня к выходу, и как только мы оказываемся в грязной подворотне, я чувствую рывок аппарации.

Почти сразу понимаю, что лежу в мягкой кровати. Мне вдруг хочется обнять покрепче подушку и заснуть, и видеть сны, детские, разноцветные. И чтобы утром кто-нибудь разбудил меня стуком в дверь чулана. И чтобы жизнь началась сначала, чтобы была возможность что-то изменить.

– Так что, перейдём ко второму пункту? – шепчет Ромильда мне на ухо и прикусывает мочку. – Или всё-таки рассмотрим мою коллекцию живописи модернистов?

Я ухмыляюсь и тяну её на себя. Она садится сверху и откидывается назад, потом медленно начинает расстёгивать пуговицы на блузке. Я наблюдаю, как дюйм за дюймом показывается её до умопомрачения белая кожа. Облизываю пересохшие губы, провожу руками по её бёдрам, сжимаю, лезу под юбку. Она наклоняется ко мне и целует. У неё вкус текилы и сигарет.

Я теряю голову.

***

Кто-то со всего размаха бьёт меня в скулу.

– Вставай, блядь, придурок!

Я открываю глаза, еле фокусируя взгляд, и вижу нависшего надо мной парня.

– Ты кто? – спрашиваю, голос хриплый.

– Бабушка твоя, – отвечает он и тычет чем-то мне в бок. – Вставай, говорю! Иначе сейчас прострелю тебе пузо и выпущу кишки.

Я поворачиваю голову – в висках стучит набатом – и вижу, что в бок мне упирается дуло пистолета.

– Где Ромильда? – спрашиваю.

– В ванной. Пусть остудит мозги.

Я тяжело вздыхаю и медленно пытаюсь встать с кровати. Дуло пистолета мне в этом деле совсем не помогает.

– Что у тебя с ней? – вдруг спрашивает он. – Это ты – та самая правительственная шишка, из-за которой моя цыпочка решила меня кинуть?

– Цыпочка? – заторможено переспрашиваю я.

– Ну, Ромми.

– О! Так ты – её парень?

– Типа того, – ухмыляется он. – И хрена с два ты её получишь.

– Да мне, знаешь ли, и не надо. У меня жена и трое детей.

Я пытаюсь ухмыльнуться – выходит плохо. Ищу на полу джинсы, пытаюсь стоя их надеть, причём так, чтобы не рухнуть куда-нибудь ненароком.

– Ага, рассказывай сказки. Ромми за тобой уже месяца два бегает – как папашка мой коньки откинул, так и бегает. А то я не в курсе.

– Ты сын Джорджа? – я застываю на месте, так и не вдев ногу во вторую штанину джинсов.

– Ну да. От первого брака.

– И сколько тебе лет?

– Двадцать пять.

– Ага. А Ромильда для тебя не старовата?

– Любви все возрасты покорны! – восклицает он, взмахивая пистолетом. Я пригинаюсь. На всякий случай.

– Опять паришь мозги своей любовью? – спрашивает вошедшая в комнату Ромильда. Она одета в пушистый голубой халат и вытирает волосы махровым полотенцем. – Не слушай его, Гарри. Просто Джордж завещал все свои деньги мне, вот он и гоняется теперь за приданым. – Она поворачивается к нему и добавляет вполне будничным тоном: – Только хрен ты что получишь, дорогуша.

Мне кажется, что я оказался в трагедии абсурда. В театральной постановке про вернувшегося из командировки мужа. А парень направляет пистолет на Ромильду. Я пытаюсь незаметно вытащить из кармана палочку. Но так как джинсы надеты на меня всё ещё наполовину, путаюсь в штанинах и растягиваюсь на полу прямо у ног Ромильды. Из кармана вылетает палочка, и я пытаюсь дотянуться до неё. Вместе с ней на ковёр вываливается пачка жвачки, аврорский значок и стопка фотографий.

Ромильда наклоняется и подбирает их. Смотрит удивлённо, потом переводит взгляд на меня:

– Откуда это у тебя?

– Нашёл в ящике стола.

– Ты лазил по моим вещам?

– Я хотел отправить сову Джинни, искал бумагу.

– Что это за урод? – подаёт голос паренёк.

Ромильда дёргается и смотрит на него щенячьими испуганными глазами.

– Это… Это ничего, Марк. Это просто…

А он вдруг рычит и бросается на неё, и делает пару выстрелов в потолок – я даже рад, что лежу на полу и могу прикрыть голову руками.

– Ты! Изменила мне с этим негром! С этим старикашкой! Ты предпочла мне его! Этого урода! Да как ты могла…

Он оседает на пол и обхватывает голову руками. Я сажусь, облокачиваясь на кровать.

– Да, Ромильда, действительно, как ты могла? – спрашиваю. И не понимаю, откуда во мне столько храбрости, потому что у паренька пистолет, а у Ромильды – палочка. А она только ухмыляется:

– Зато он богатый. Соблазнить Министра – это же надо уметь.

– А соблазнить меня?

– А соблазнить тебя и уметь нечего, Поттер. Только вы все меня уже порядком достали, мальчики. А потому тебе пора всё забывать, Марку – возвращаться домой, а мне – уехать куда-нибудь и ждать, пока меня найдёт Кингсли.

– Эй, крошка, а давай уедем вместе? – делает последнюю попытку Марк, и Ромильда вдруг смотрит на него оценивающе.

– Я подумаю, – говорит и переводит взгляд на меня.

– Зачем тебе Кингсли?

– Для любви, конечно же.

– А зачем был нужен я?

– Видишь ли, Поттер, у тебя была определённая миссия: убрать с дороги преследующего меня уже довольно долго Марка. Его преследования очень мешали покорения сердца Министра, и мне срочно нужно было сделать так, чтобы его в моей жизни больше не было. Но, боюсь, ты просто некомпетентен.

– А ты – хренова интриганка.

– Желание построить своё счастье – это совсем не интрига, Поттер.

Она ухмыляется и направляет на меня палочку.

– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю я.

– Так бывает, Поттер. После смерти Джорджа мне уже ничего не хочется. Поэтому я буду собирать себе коллекцию. Коллекцию известных и богатых. А может, и не буду. А может быть, я просто чуть-чуть подпорчу ваши жизни. Буду пить вашу кровь. Как лимонад, Поттер, как лимонад, – ухмыляется она. – Почему, если все считают, что я делаю именно так, я должна делать по-другому? – и уже тише: – Обливиэйт.

***

…В голове туман, я как будто выныриваю из глубокого озера, пытаясь ухватиться за воздух. Тяжело дышу, а зубы сводит. Пространство вокруг меня то сжимается, то разжимается, принимает непонятные, несвойственные ему формы, превращает мой мозг в клубничный кисель, розовый и противный.

Я поднимаю голову – перед глазами плывёт, и прыгают разноцветные, похожие на зайцев пятна, пляшут под моими веками, отбивают чечётку в висках.

Я поднимаю голову – напротив сидит Рон и курит маггловскую сигарету. С удовольствием так курит, вдыхает в себя тяжёлый дым и зачем-то зажмуривает правый глаз, когда затягивается. Дым окутывает его с ног до головы, превращает Рона в аморфное, не имеющее формы инопланетное создание с башкой из дыма, пустой и полупрозрачной.

– Ну ты и встрял, друг, – говорит Рон, когда замечает, что я на него смотрю. Его голос больно ударяет в барабанные перепонки, а я пытаюсь вспомнить, кто я такой и что здесь делаю. А он патетично повторяет: – Ну ты и встрял.

***

Ромильда Вейн выходит замуж за лучшего друга своего мужа, Джереми Кордуэлла. Кордуэлл богат и даже слегка знаменит. Магические СМИ, узнав обо всём произошедшем, пишут скандальные статьи, в которых предлагают делать ставки на то, когда Джереми отбросит коньки. Особый фурор производит интервью с Хеленой, матерью Блейза Забини, которая ругает Ромильду за «грязную работу» и желает ей удачи.

Кингсли Шеклболта смещают с поста главы Министерства Магии за порочащие связи. Оказывается, всеми уважаемый политик проводил вечера и ночи в известных маггловских стриптиз-барах и очень часто брал себе девочек на ночь. От комментариев прессе он воздерживается, лишь раз упомянув, что каждый имеет право расслабиться. Домохозяйки его в этом не поддерживают.

Меня освобождают из-под следствия. Мой брак находится на грани развода. Джинни довольно спокойно отреагировала на измену, но вот заявление, что у неё большая задница, мне не простила. Мне, по крайней мере, кажется именно так.

Ромильду я встречаю в шикарном ресторане в центре Лондона, где у меня назначена встреча с послом Франции. Она сидит за столиком в углу с молодым мужчиной и пьёт лимонад. Салютует мне стаканом, ухмыляется, ловит трубочку пухлыми губами. Я сглатываю и отворачиваюсь.

Жизнь продолжается.

The end

@темы: ГП, твАрьчество, фики

---

я туплю, да)) но пусть уж повисит))

Название: Невероятность совпадений
Автор: Yellow
Бета: mary b.
Рейтинг: PG
Жанр: романс, недо-ангст
Размер: мини
Тип: гет
Объем: 19869 знаков
Описание: А вы верите в совпадения? В самые нелепые, самые глупые и самые маловероятные. POV Саши.
Примечания: написано на конкурс «Свобода слова» по заявке «ГЕТ. Любовь официанта и клиентки ресторана. Молодым людям лет по 20. Девушка - постоянная гостья, и все время попадает на одного и того же официанта. Она ему нравится, а она приходит исключительно дописать диплом/курсовую/что-то еще и не замечает парня. Однажды она не приходит, а парень понимает, что любит ее и жить без нее не может. Поиски девушки, метания и т.д. Хэ на усмотрение автора».

читать оридж "Невероятность совпадений"

У вас никогда не возникало желания остановиться, выйти из ежедневной суеты, сесть на обочину и отдохнуть? Простое желание, такое, казалось бы, лёгкое… Только на самом деле не очень-то и выполнимое.

Я приехал в этот город несколько лет назад. Здешняя рутина поглотила меня, заставила подстраиваться и бежать-бежать-бежать без остановки, пытаясь успеть за призрачным и несуществующим. Стать частью толпы – вот удел человека, живущего в большом городе.

Выглядываешь на улицу – всё безликое, лишь реклама подмигивает тебе неоном.

Вот только мне не очень хочется быть частью толпы. Мне хочется жить свободно и ни от кого не зависеть – не за этим ли я приехал сюда?

Я учусь в университете на заочном. Собираюсь стать строителем – создавать здания, которые будут подниматься ввысь и задевать крышами облака. Вот только пока я ничего не строю – разве что бокалы стопками на подносе. На самом деле работа официанта – не самая ужасная на свете, бывают и похуже, точно вам говорю – за то время, пока я устраивал свою жизнь, я повидал немало. А здесь неплохо платят, да и клиентура хорошая – ресторан не из дешёвых.

Устроил меня сюда друг Славик, он работает барменом. Стоять за баром считается почётнее, чем разносить заказы, но я не жалуюсь. Я люблю работать с людьми – иногда встречаешь очень занятных индивидов. А ещё сразу видно, кто часть толпы, а кто нет. Угадываешь по лицам, повадкам, одежде… Есть тысяча способов увидеть того, кто не входит в понятие «общая масса». И эти люди мне безгранично интересны. Можно было бы сказать, что только ради этого я здесь и работаю, но материальный аспект всё же играет основную роль.

Я прихожу на работу ещё затемно – расставить стулья, накрыть столы. Надеваю белоснежный фартук, закатываю рукава на рубашке, кладу в карман ручку и блокнот – я готов к работе. Двери открываются, в полутёмный душный зал вливается свежий весенний воздух. Из колонок доносится приятная медленная музыка. Рабочий день начинается.

Когда работаешь в заведении столько, сколько работаю я, большинство клиентов уже становится «своими». Разницу в отношении можно почувствовать очень легко: улыбки становятся более искренними, разговоры более задушевными, обращения менее фамильярными, а чаевые соответствуют американским о них представлениям. Люди – невероятно разные, у каждого в голове своя свора отплясывающих джигу тараканов. Кто-то приходит сюда просто позавтракать, а кто-то – скрыться от внешнего мира, и если это не тараканы, то я тогда балерон Большого Театра.

Все, кто не являются постоянными клиентами, за день смешиваются в однотипную толпу, и для них что-то большее, чем «здравствуйте-чтожелаете-пожалуйста-спасибо-приходитеещё», не положено. Но к каждому из постоянных клиентов нужен свой подход: у кого-то аллергия на перец – с его столика перечницу нужно забрать; кто-то вегетарианец – не предлагать мясные блюда; кто-то только что бросил пить – винную карту не подавать… Сотни клиентов со своими тараканами, я же говорю.

И большинство из них реально достаёт. Дал бы в глаз, если бы не получал за свою работу хорошие деньги, честное слово.

Но есть клиенты, которым я рад. И таких тоже немало. Что меня в них привлекает – неизвестно даже мне самому. Когда-нибудь я обязательно в этом разберусь. Когда-нибудь, когда у меня будет время…

***

Она приходит каждое утро. Садится за столик в углу и тянется к пепельнице на краю стола. Подкуривает – её помада оставляет яркие следы на сигаретном фильтре, – достаёт из сумки какие-то бумаги и раскладывает их перед собой. Заказывает чёрный кофе без сахара. И больше ничего, только кофе.

Она красивая – хорошая фигура, длинные тёмные волосы, завязанные в хвост или косу, красивое лицо. Но всегда одна – потягивает кофе, читает что-то и делает записи, а тонкая струйка дыма её ментоловой сигареты уходит в потолок. Я никогда не говорил с ней, кроме дежурных вопросов и фраз не сказал ей ни слова, но меня тянет к ней каждый раз, когда она приходит и садится за столик в углу.

– Доброе утро, что желаете?

– Чёрный без сахара, пожалуйста, – не глядя на меня, достаёт из сумки разноцветную папку.

– Сию минуту.

Славик, позёвывая, ставит на стол кружку и протирает её полотенцем.

– Опять она? – спрашивает, и я нехотя перевожу взгляд на него с лица девушки в дальнем конце зала.

– Что? А, да, снова она. Каждое утро, – отвечаю, стараясь сделать голос незаинтересованным. – Иногда мне кажется, что она караулит за дверью и ждёт, когда же мы откроемся.

Славик хмыкает, шаманит над кружкой и ставит её на блюдце.

– Она тебе нравится, – вдруг говорит он.

– Брось.

– Не отнекивайся, Ал, это видно невооружённым взглядом.

– И что же тебе видно? – спрашиваю я и перемещаю кофе на поднос.

– Что ты не сводишь с неё глаз и каждый день ждёшь, когда же она придёт.

– Бред, Слав. Ты вот только что сказал бред.

Он только пожимает плечами и зевает опять. Я несу девушке кофе.

– Ещё что-нибудь?

– Нет, спасибо.

Я киваю головой, но мой кивок остаётся незамеченным, и ухожу. А потом стараюсь менять её пепельницу почаще.

Однажды она расплачивается кредиткой, и я против воли смотрю на выгравированные там фамилию и имя. Евгения Емельянова. Евгения. Емельянова. Две «Е». Они западают в душу и, кажется, выжигаются в мозгу, не хотят оттуда уходить.

Евгения. Емельянова.

– До свиданья! Приходите ещё!

Евгения.

Хлопает дверь. С соседнего столика зовут официанта. Я смотрю ей вслед, а кто-то трогает меня за плечо.

– Саш, там твой столик.

Евгения.

Я наконец отмираю и отвожу взгляд от двери. Натягиваю на лицо учтивую улыбку.

Евгения.

Я продолжаю работать, как ни в чём не бывало.

***

– Ты опоздал, – хмуро приветствует меня менеджер Маша.

– Прости, у меня сессия и я вчера слишком поздно лёг, – я хватаюсь за фартук и стараюсь надеть его как можно быстрее, чтобы скрыться от её пристального внимания.

– Я занесу это в твоё личное дело, Макаров.

– Маш, ну что ты, а? Я работаю здесь уже грёбаных полтора года и опоздал за это время впервые, а ты… «В личное дело, в личное дело»…

– Ну, так хватит быть идеальным работником, – ухмыляется она, и я понимаю – оттаяла.

– Надо же хоть кому-то здесь быть идеальным.

– А в жизни ты такой же? Или только на работе? – спрашивает она и, кажется, строит мне глазки.

– В жизни я обычный: раскидываю по комнате носки, ем около компа и забываю поздравить маму с днём рожденья. Но на работе я стараюсь быть идеальным. Так что… Прошу меня простить, – и я сматываюсь побыстрее, пока она не успела пригласить меня на свидание или что-то в таком духе.

В мои планы точно не входит заводить девушку. Одно дело – на одну ночь. Познакомились, занялись сексом, разошлись. Всё, романтика окончена, телефонный номер помадой на салфетке, «позвони мне», дверь закрывается – и я опять свободен. Обязательства – это ужасно скучно. Ужасно напряжно. Вообще просто ужасно.

Маша – неплохая девушка, но, во-первых, мы вместе работаем, что исключает возможность связей на одну ночь, а во-вторых, она совсем не в моём вкусе. Блондинка с третьим размером – я таких не люблю. Зато шефу нравятся.

Славик за стойкой делает какой-то коктейль и встречает меня кивком головы.

– Проспал? – спрашивает.

– Ага. Чертил проект до трёх ночи.

– То-то на тебе лица нет. Взял бы выходной что ли.

– Нет, не могу, – отвечаю и, отрывая взгляд от того прекрасного, что делает Славка с шейкером, против воли кидаю взгляд на столик, за которым обычно сидит девушка. Нет, не девушка, теперь у неё для меня есть имя. Евгения.

– Она ушла уже, – ухмыляется Славик, проследив за моим взглядом. – Но оставила презент.

– Какой ещё презент?

Славик достаёт из-под стойки разноцветную папку, её папку, с которой она приходит каждый день.

– Забыла, представляешь? – он ухмыляется ещё шире. – Вернётся ведь обязательно.

– Ага, вернётся, – замечаю я и кидаю взгляд на дверь в надежде, что она откроется прямо сейчас, и войдёт Евгения.

Но она не входит. Как, впрочем, и все последующие два часа, хотя я жду и постоянно слежу за дверью и входящими клиентами. Но когда я отвлекаюсь, обслуживая особо привередливого посетителя, она приходит. Я не сразу её замечаю, а когда вижу, она уже направляется прямиком ко мне.

– Здравствуйте, – говорит она. – Я не оставляла здесь папку сегодня? Она очень важная… Обыскала уже всё, но её нигде нет…

На её лице такая неподдельная грусть, что мне даже становится её жалко. Вот только в глаза она мне почему-то не смотрит, я вообще ни разу за всё время заочного знакомства не встречался с ней взглядом, а потому даже не мог разглядеть их цвет.

– Да-да, конечно, забывали. Она у нас в целости и сохранности, – отвечаю я и показываю на барную стойку, иду рядом с ней в том направлении.

– Господи, как хорошо, что она у вас! А то я уж думала, что всё… – облегчённо говорит она. Я улыбаюсь, прошу Славика отдать папку, а тот смотрит на меня и даже подмигивает. Потом достаёт, наконец, злосчастную папку, передаёт мне, и я отдаю её девушке. Наши пальцы на миг соприкасаются…

Я никогда не думал, что такое может быть со мной. Что при прикосновении к её коже, пусть даже такому мимолётному, меня прошибёт током, и мурашки пойдут по всему телу. Она улыбается – куда-то в сторону, не мне, опять не смотрит на меня, – благодарит и поворачивается, чтобы уйти. И уходит, а я слышу, как Славик за спиной смеётся почти в голос – так глупо я, наверное, выгляжу сейчас. А она закрывает за собой дверь, и я, наконец, отмираю, бегу вслед за ней – и наплевать мне на то, что я нарушаю правила.

Открываю дверь – она отошла всего на какой-то метр, стоит под деревом и подкуривает сигарету.

– Евгения! – кричу, и она оборачивается. И смотрит мне прямо в глаза. – Не теряйте её больше, – говорю первое, что пришло в голову.

Она улыбается – мне. А потом хмурится и спрашивает:

– А откуда вы знаете моё имя?

Нехотя опускаю взгляд:

– Я… Простите, я прочёл на вашей карточке. Я не должен был, извините меня, пожалуйста.

– Собственно, мне уже всё равно, – отвечает она, грустно улыбнувшись, и делает пару шагов от меня. Я смотрю ей вслед, а она вдруг оборачивается и указывает на папку: – Я не потеряю её больше. Просто меня сегодня выбило из колеи то, что меня обслуживал другой официант.

– Я проспал, – зачем-то честно отвечаю я и взъерошиваю себе волосы, тоже непонятно зачем.

– О, тогда вас можно простить, – улыбается она. – Но не разочаровывайте меня больше, – она смотрит на бейджик, – Александр.

И уходит, а я улыбаюсь в ответ. Я улыбаюсь ещё, кажется, весь оставшийся день, и Славик то и дело ржёт, когда я подхожу к нему за напитками.

А глаза у неё, оказывается, зелёные.

***

Мне кажется, что теперь мы будем общаться с ней как-то по-другому. Я не знаю, зачем мне это нужно, возможно, она просто выделяется из толпы, я же люблю таких людей, так, может быть, всё именно из-за этого? В любом случае, я ждал, что она войдёт и улыбнётся мне, скажет что-то менее банальное, чем «чёрный без сахара», я ведь и так знаю, что она закажет, спросит меня, как дела или что-то такое…

И поэтому я даже удивляюсь, когда она входит и, не дождавшись моего приветствия, говорит:

– Чёрный без сахара.

И я молча ухожу к стойке, молча жду, пока Славик сделает кофе, молча ставлю его на поднос и всё ещё молча несу ей.

– Пожалуйста. Что-нибудь ещё?

– Нет, спасибо, – отвечает она своим записям, и я опять ухожу.

– Эй, ты что? – спрашивает Славик.

– Ничего, – бурчу в ответ.

– Слушай меня, эй! Послушай, она ходит сюда только в твои смены. Ты ведь знаешь, что у нас с тобой не всегда расписание совпадает, так вот она никогда не приходит, когда работает кто-то другой!

– И что с того? Может быть, она учится по тому же графику, что и я.

– Ага, конечно. Ты сам-то веришь в такие совпадения?

Я пожимаю плечами:

– А почему бы и нет?

– А потому что ты идиот. Подойди и пригласи её на свидание.

Я только качаю головой:

– Я не интересен ей. Кто я такой, Славик, чтобы приглашать её на свидание? Она явно не из бедных, если пьёт наш дорогущий кофе, ей дела нет до какого-то там официанта.

– Слушай, Ал, я же видел, какой ты был вчера, когда поговорил с ней. Не теряй свой шанс, брат, – он пихает меня кулаком в плечо. – Пойди и пригласи.

Я качаю головой.

– Ну и дурак, – философски заключает Славик и отходит от меня к другому официанту.

И я понимаю, что, наверное, он прав. Да, дурак, как пить дать, дурак. Только я ведь не хочу с ней встречаться или что-то ещё, я ведь свободный человек и не хочу ставить себе рамки, заключать в условности. Или хочу?

– Спасибо, приходите ещё.

Дверь хлопает.

***

А потом она не приходит. Под боком опять никогда не унывающий Славик, который постоянно говорит, что не надо нервничать. Каждый раз, когда я подхожу к нему ближе, чем на метр:

– Не паникуй! Не нервничай! Да что ты как девчонка, в самом-то деле?! Перестань себя мучить. Сделай лицо попроще – люди потянутся. Да придёт твоя девица, куда она денется. Ал, прекрати. Ал, перестань. Ал, ты идиот.

И с последним я полностью согласен.

Я жду её каждую смену, жду, что откроется дверь, и она войдёт – солнечная, весенняя. Пусть не смотрит на меня – никогда больше не смотрит, не говорит со мной, вообще не обращает на меня внимания, – только пусть уже войдёт и сядет за свой любимый столик у стены. И закажет чёрный без сахара, и подкурит ментоловую сигарету. Только пусть уже войдёт.

Но она не входит. Я караулю каждую смену, забиваю на учёбу и прихожу на работу раньше, стою у двери и высматриваю её на улице. Я спрашиваю у Славика, не приходила ли она в другие смены, но тот только качает головой и советует забить.

И я понимаю, что забить стоит, давным-давно стоит, вообще не надо было доводить всё это до состояния, когда нужно «забивать», но… Просто ничего не могу с собой поделать.

– Ты свихнулся, Макаров, – говорю я себе, смотря в зеркало в ванной. – Ты свих-нул-ся.

***

Я почти брежу ею. Три грёбаных недели я ловлю себя на том, что оборачиваюсь на каждый звук открывающейся двери. Три грёбаных недели я пытаюсь не думать о ней, забыть-забыть-забыть и больше никогда не вспоминать. Кто она мне, в сущности? Никто. Обычная клиентка, может быть, чуть нестандартнее остальных, чуть лучше, чуть красивее, чуть ближе непонятно почему.

Обычная девчонка, о которой я знаю только то, что её зовут Евгения. Фамилию, конечно, тоже знаю, но что это значит для города-миллионника? Да так могут звать тысячу девушек в этом сраном городе. Тысяча девушек может носить такую фамилию и такое имя. Тысяча.

Только мне тысяча не нужна, мне нужна одна конкретная.

По ночам я забиваю на всё на свете: на универ, на то, что рано вставать на работу – я ищу её в социальных сетях. Вбиваю имя в графу «Поиск» и без остановки кручу колёсико мышки.

Утром я прихожу на работу не выспавшийся и осунувшийся (Маша поджимает губы и качает головой), пью кофе (чёрный без сахара) и продолжаю её ждать (безрезультатно).

Я даже обращаюсь к знакомому программисту и прошу помочь мне с поиском, но он только разводит руками – ведь не факт, что в сети она под тем же именем. Он советует вспомнить банк, из которого была кредитка, потому что можно попробовать пробить через него. Конечно, информация там конфиденциальна, но всё можно решить, если есть деньги. Но я не помню банк, да и денег у меня особо нет, откуда мне их взять?

Но я не теряю надежды – я всё равно найду её. Найду и…

– Идиот, – говорю я самому себе, пролистывая очередной список девушек с именем Евгения Емельянова на очередном популярном ресурсе. – Ну дебил же…

Вот только все слова уходят в пустоту. Наверное, это странная мазохистская любовь, а я – грёбаный главный мазохист на этой планете. Ну разве можно так мечтать о человеке, которого ты не знаешь? Вдруг она стервозная сука, вдруг её интересуют только богатые парни, вдруг у неё муж и трое детей, вдруг она лесбиянка? Вдруг она вообще мужик – нет, ну а что, и такое ведь бывает…

Я придумываю тысячи отмазок, чтобы забыть её – мимолётную, ушедшую навсегда из ресторана, а значит и из моей жизни. И разумом я понимаю, что искать её, ждать её, надеяться на чудо – бред. Что нельзя жить вот так, выдуманным миром и выдуманными отношениями. Выдуманной любовью, которая захватывает меня всё сильнее, утаскивает всё глубже на дно.

О, да, разумом я всё понимаю. Вот только, как пишут в слезливых любовных романах, «сердцу не прикажешь».

И я, недалеко ушедший от романтичных девчонок, всю жизнь ожидающих принца на белом коне, в стотысячный раз твержу себе, что найду её. Во что бы то ни стало, найду, и ничто меня не остановит. Ничто и никто.

Я бросаюсь пафосными фразами направо и налево, я доказываю себе несуществующие истины и придумываю свои собственные, лишь бы только… Лишь бы только не сойти с ума окончательно.

Хотя куда уж дальше.

Евгения. Женя.

Я брежу ей, уже говорил?

***

А потом приходит лето.

Летом все весенние проблемы кажутся незначительными и недостойными внимания.

Летом с деревьев летит тополиный пух, и дети на площадках и у бордюров поджигают его спичками, которые «не игрушки». Летом народ выползает из своих унылых домов в парки и на городские пляжи, едет за город на природу.

У студентов заканчиваются сессии, девушки раздеваются настолько, насколько это возможно, а школьники лезут на абрикосы в скверах и едят полуспелые фрукты.

Летом я увольняюсь с работы и меняю съёмную квартиру. Заканчиваю старую жизнь и начинаю новую.

В квартале, где я поселяюсь, много детей и, кажется, ещё больше тополей. Мне в окно третьего этажа приносит запах палёного тополиного пуха и детский смех. Это тоже для меня ново – прошлая квартира была в тихом доме с тихим двором, с сидящими у подъезда бабушками, с которыми приходилось здороваться, даже если ты шёл утром с вечеринки в не очень трезвом состоянии. Бабульки могли простить тебе внезапный алкоголизм, а вот временную амнезию и некультурность – вряд ли.

В новой квартире большая кухня и огромный балкон, на котором удобно сидеть вечерами и курить. И пить кофе. Чёрный, без сахара – единственное, что я оставил в память о…

Я иду работать в бар неподалёку – барменом на этот раз. Пройдя курсы, легко было устроиться, с моим-то опытом работы в подобных заведениях. Клиентура оказывается на редкость приятная – в основном взрослые мужчины, зашедшие после работы выпить пива. Атмосфера и интерьер нового места работы чем-то напоминают мне английские пабы, где в большие кружки пинтами разливается эль, а официантки в кружевных накрахмаленных фартучках маневрируют между плотно расставленными столами. И это совершенно не похоже на глянцевые стены и модернистский дизайн того новомодного ресторана для элиты.

Новая жизнь идёт своим чередом. Я начинаю ходить на речку в пяти кварталах от дома – грязную, вонючую и не очень-то красивую. Зато там живут утки, за которыми я с интересом наблюдаю – их однообразная жизнь заставляет меня задуматься над тем, что и мне было бы очень неплохо пожить вот так, однообразно и безэмоционально. Иногда это полезно…

Всё идёт своим чередом, и никакой Евгении в моей жизни нет. Зачем вообще влюбляться? Любовь придумали идиоты, которые не любят свободу. Любовь придумала толпа, стадо животных с низменными инстинктами, выдающих себя за «сапиенсов». Пусть, но я не хочу быть толпой. Я буду жить так, как мне хочется, и получать от жизни удовольствие.

И больше никаких рамок.

***

Девушка сидит на моём излюбленном месте на парапете. Отсюда я обычно кормлю уток – они уже знают, а потому чаще всего сами подплывают поближе к берегу. Вот и сейчас я стою с хлебом в руках, а утки внизу, в воде, плавают строем: сначала большая, а за ней несколько поменьше. А на парапете сидит девушка – темноволосая и с неплохой фигурой. Я не вижу её лица – оно скрыто волосами, – но догадываюсь, что она миловидная, и уже подумываю, а не попробовать ли с ней познакомиться и провести ночь.

Решив пустить ситуацию на самотёк, как делаю это в последнее время довольно часто, я подхожу и говорю:

– Привет.

Она вздрагивает и поворачивается, и смотрит прямо в глаза. И я, пытаясь из последних сил совладать с эмоциями, понимаю, что это она. Евгения. Женя. Та, которую я искал столько времени.

– Привет, – откликается она, вырывая меня из ступора.

– Ты извини, – говорю и чувствую, как дрожит голос, – я здесь просто уток кормлю, они специально приплывают.

И я указываю на булку хлеба в руках, чувствуя себя полным идиотом.

– О, теперь понимаю, почему они уже битый час плавают вокруг меня и истошно орут.

И она улыбается.

– Голодные… – непонятно зачем поясняю я.

Она спрыгивает с парапета и делает приглашающий жест:

– Прошу! Они уже заждались.

– Спасибо, – отвечаю и подхожу ближе. И понимаю, что вот сейчас она уйдёт, а я потом буду миллион лет жалеть о том, что отпустил её вот так вот просто. И сначала я даже малодушно собираюсь опять пустить всё на самотёк, но в конце концов решаюсь и спрашиваю: – А ты рядом здесь где-то живёшь? Не видел тебя раньше.

– Да, недалеко, – отвечает она. – Но я редко сюда хожу.

– Почему? В смысле, я понимаю, что здесь не лучшее место на земле, да и тиной воняет, – я ухмыляюсь и смотрю прямо на неё, – но в принципе-то ничего.

– Просто у меня не очень много свободного времени.

– О, понятно, – я отламываю кусочки хлеба и кидаю их в реку. Утки смешно за ними подныривают, а потом глотают и подплывают опять ко мне.

– Можно я посмотрю? – спрашивает она.

– Конечно, – как можно равнодушнее говорю я, чувствуя, как внутри взрывается фейерверк. – Я, кстати, Саша.

– Очень приятно, – она почему-то смеётся. – Не поверишь, но я тоже Саша.

– Как это? – удивлённо смотрю на неё я и встречаю прямой взгляд зелёных глаз. Она приподнимает вверх брови. А я, опомнившись, пытаюсь выкрутиться: – О, в смысле, не поверишь, но никогда раньше не встречал девушек с именем Александра.

– Серьёзно?

– Ещё как, – и я почти не вру. – Слушай, может, выпьем кофе?

– Давай.

***

Саша – очень милая девушка, учится в университете на филологическом и подрабатывает продавцом в книжном магазине. Она пьёт кофе-глиссе и любит круассаны с кремом брюлле и взбитыми сливками. Она много читает и не курит.

Саша почти никогда не заплетает волосы – ей нравится чувствовать ветер. Она вообще очень любит свободу и ненавидит похожих друг на друга людей. Она говорит, что с первого взгляда увидела в моих глазах что-то не такое, как у всех. Я смеюсь и отвечаю, что там просто отсутствуют здравый смысл и разум. И говорю, что у неё паранойя. А она молча целует, и я готов согласиться на всё, что угодно, даже на присутствие чего-то странного в собственных глазах.

Кстати, у Саши есть сестра-близнец, Женя. Она учится в университете, который находится как раз рядом с рестораном, где я раньше работал. Точнее, училась, потому что совсем недавно она бросила универ и вышла замуж за богатого папашу своего однокурсника. Сейчас она на Гоа в затянувшемся свадебном путешествии. И похоже, счастлива, по своим меркам, конечно. Счастье – оно ведь разное для всех, верно?

Мы с Сашей часто гуляем – ночной город завораживает нас обоих, потому что ночью основная часть толпы спит, на свет выходят свободные и ещё о чём-то мечтающие. Те, которым сложно сидеть в четырёх стенах. Те, которые не хотят загонять себя в рамки. Те, которые понимают на определённом этапе, что любовь тоже может давать чувство свободы. Чувство полёта, которое рождается в тебе только в очень редких случаях. Когда смотришь с высоты пятнадцатого этажа на город или когда читаешь стихи любимого поэта. Или когда заглядываешь в глаза любимой девушки, зелёные, как летние затянутые тиной омуты.

Через пару лет я закончу универ и пойду работать по профессии. Я начну строить высокие здания, которые будут подниматься ввысь и задевать крышами белоснежные облака. Саша говорит, что я романтик. Ну и пусть, значит, так и должно быть.

А пока я строю бокалы на барной стойке и коллекционирую людей, чем-то отличающихся от безликой толпы. А Саша мне в этом активно помогает. В первую очередь своим присутствием в моей жизни.

У вас никогда не возникало желания остановиться, выйти из ежедневной суеты, сесть на обочину и отдохнуть? У меня возникало. И теперь я понимаю, что сделать это легко. Нужно просто придумать себе смысл жизни, будь то поиск гипотетической любви или жизнь рядом с по-настоящему любимым человеком.

А ещё я теперь верю в совпадения. В самые нелепые, самые глупые и самые маловероятные.

@темы: твАрьчество, ориджи

---

я искренне люблю дождь. летний дождь - так особенно. люблю бурю, чтоб бушевала за окнами. но! да, злосчастное "но" всегда было, есть и будет. я живу в частном секторе. и когда у нас буря (а ростовская летняя непогода - это почти тропический ливень с ураганным ветром), у нас имеют привычку падать деревья. и падают они, конечно же, прямо на провода электропередач. видимо, на проводах их лежать удобнее. и рвать их деревьям доставляет огромное удовольствие.
и тут мы имеем Россию во всей красе. в смысле, имеем ввиду, потому что на самом деле имеет она нас. потому что в выходные у нас аварийки работают с треском. ну, я понимаю, суббота, надо выпить, закусить, проспаться, но блеать же!
у нас весь район от Темерника до Второго посёлка почти два дня сидел без электричества. я молчу про отрыв от цивилизации и прочие радости жизни. но холодильник! мой милый холодильник, который затопил мой не менее милый пол!
зато сегодня вывела родителей в свет)) сводила их на ГП (сама смотрела третий раз, чо)), накормила роллами. а потом до самой ночи катались по городу и за городом. Ростовское море, Рассвет, районы за Орбитальной...
120 км/ч и хорошая музыка - вот что мне нужно для умиротворения.

@темы: личное

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

блииин, ну красиво же! аняня

22.07.2011 в 20:10

Пишет  Clavi:

Многа красаты !!!!
Тихо умиляюсь))))

17.07.2011 в 23:22

Пишет  .Briana Roux.:

многа, многа красаты!!!!

@темы: ГП

---

какая-то безинтернетная неделя у меня выдалась. не поверите, всё это время я читала.
собственно, я бы и сегодня не появилась, но, блин, Обзоры и так профилонила уже две недели) спасибо Джесске)
а говорить-то и нечего. сейчас будет огро-о-омный пост с цитатами))

ах да. после последнего фильма у меня неписец. от слова "вообще".

@темы: прогрессия психоза

---

так вот. фотки с премьеры находятся здесь.
перезаливать на дайри нет времени, но альбом оставила открытым)

@темы: ГП, фандомное

---

последний деньв Москве выдался стандартно сумасшедшим. с утра мы пили вермут в парке ака лесу между Семёновской и Партизанской. я уже говорила, что люблю бухать с лесбиянками? так вот, с ними бухать - одно удовольствие, честное слово)))
потом была поездка к Птице на работу, а потом - почти бегом - на встречу с Соней ака Б.Сокрова на Третьяковской. очень душевно посидели в Му-му, попили морса, поговорили о фандомах, иностранных языках и вообще жизни. Соня очень клёвый человечек, а главное - умный. это я в людях люблю больше всего))) короче, я рада, что с тобой увиделась. может, и правда в августе в Питер, и там...
а потом Соня была свиделем пиздеца, который происходит в моей жизни постоянно. Галя же не может спокойненько сесть на автобус и уехать. ей обязательно нужно перепутать Курский и Казанский вокзалы, приехать не на тот, осознать, что что-то не так и помчаться на Казанский десять раз заблудиться, пять раз пересесть в метро, почти разреветься, попричитать, что буду ночевать на вокзале, миллион раз обозвать себя дурой... ну и далее по списку))
короче, я перманентно жгу)))
но я везде успела, и вот я сижу в автобусе, у меня в сумке - куча хавки, которую туда запихнули добрые люди. в автобусе все спят, а пареньрядом со мной читает Гоголя с е-бука.
а ещё я кажется заняла третье место на Беливе. да ну, ребята, бред.
я до сих пор считаю этот фик худшим из всего, что я написала за последний год. вот.

я хочу в душ, выспаться, маникюр и не ездить в автобусах в ближайшие пять лет.
надо завести себе тег "поездочное".

@темы: прогрессия психоза, мыслецвет

---

фандомная премьера - это было круто, ога)) и больше я ничего говорить не хочу))
а вообще Москва прекрасна. вчера у меня был день Гарри Поттера. сегодня - день шоппинга и прогулок. была на Красной, пофоткала, потом скупила пол книжного "Москва", потом шлялась по торговым центрам. купила три футболки и две сумки. и шаааарфик, такой клёвый, в Пул энд Бире. вот как будто в Ростове другие магазины, честное слово))) попила кофе в Старбаксе) вечером меня ждёт пиво на Патриарших (а вот это уже традиция, я вам скажу)), а потом ночная Москва с НТВшниками.
а завтра меня ждёт встреча с Б.Сокрова и поездка домой - очередные 18 часов в автобусе.)

я люблю Москву))

а фотки будут, когда приеду)

@темы: прогрессия психоза

---

эй, ребята! задолбали спойлерить))))
надеюсь, мне тоже понравится. я ж не переживу, если ГП кончится плохо

а мы уже в автобусе и едем, ога)
18 часов езды, и всё будет круто)

@темы: фандомное

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра